Читать «Возвращение в Михайловское» онлайн - страница 180

– Тебе не все равно? Останется поэма. Драматическая. Ее будут читать, Как стихи…

– Нет-с, увольте! Я хочу театра. Публики. И чтоб меня играла Семенова. Погоди. Я еще напишу отдельно про Марину Мнишек. Вот баба! Меня к ней влечет. Как… не буду говорить к кому. Влекло. Я бы хотел с ней прогуляться в горы – хоть Крыма. Не говоря уж о Кавказе. И глядеть ей вслед, как на ветру, где-то надо мной – колышется ее платье.

– В трагедии твоей будет Марина?

– А как же! Не главное лицо – хотя и очень важное. Скорей, оттеняющее героя. Она заслуживает своей отдельной драмы. Какая страсть! Не женская. Не к мужчине – но к власти. Понимаешь? Она готова спать с любым. С бывшим монахом, с казаком, с жидом… Только власть. Она и в темнице, в цепях, до конца не отрекается от себя – царицы. Какая-то Агриппина – мать Неронова! А Самозванец… Помнишь его рожу? То есть описание у Карамзина? И как с такой внешностью удалось соблазнить Россию? И, Боже, как легко – она дала себя соблазнить! Ну, женщину можно купить властью, нарядом… фаллом наконец. Но страну? Впрочем… Это тоже было. У Шекспира.

– Ты решился, как назвать? Драму?

– Трагедию? Не знаю. Не терпится? Ну, примерно… И никому не говори! «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве. Сочинено Валерианом Палицыным, в лето 7333 на Городище Ворониче».

– Ты что, возьмешь псевдоним?

– Нет… так, варианты.

– Палицын?

– Его я придумал. Сперва я хотел взять в рассказчики другого Палицына. Извест ного. Который описал осаду Лавры поляками. Но, когда узнал, что он сам в Лавре не был при осаде и писал с чужих слов… И потом… Он был прямой противник Годунова. Как наш Николай Михайлович. Что он может сказать? Мне было б трудно ему верить. «Писано бысть Алексашкою Пушкиным». Может, так.

– А ты? Не противник Годунова разве?

– Как тебе сказать? Скорей – свидетель, соглядатай истории. Сначала план – я так и понимал: конец десятого тома Карамзина и том одиннадцатый. И я им следовал в мыслях. Но после…

Он все упрощает – Карамзин! Он сводит историю к нравственности. То есть, к тому, чего она, как раз, всегда чуралась. Не только русская… Всякая. Вообще, не бывает – нравственной истории. Почитай «Флоренцию» Макьявелля, вообще Макьявелля. Чего Карамзин так возмущается? Цари никогда не стеснялись жертвами. – Время убивает! Люди, народ, судьба…

Кстати… четырехлетнего сынишку Марины от Отрепьева – сбросили вниз на камни, как сына Гектора в Трое. Или повесили. Так что – все хороши.

Его занимает добродетель. А меня занимает природа власти. Карамзину не передавай. Бог с ним! Еще расстроится старик!

Я тут увлекся Тацитом и эпохой Тиберия…

– «Тацит велик – но мир, описанный Тацитом, – Достоин ли пера его?…» (улыбнулся Дельвиг). Это были давние стихи все того же Карамзина.

Александр усмехнулся тоже: – Да. Что-то в этом роде. (Вздохнул легко.) Вообще, после нашего Грозного можно увлечься кем угодно. Это он породил Смутное время. Тем, что истоптал в людях цену человека. А народ до сих пор славит его в песнях. А? Вроде, кто и страдал от него – больше, чем этот народ? Вот, читаю Макьявелля на ночь. Полезное чтение. Или душеспасительное. Начинаешь глядеть на мир трезво.