Читать «Возвращение в Михайловское» онлайн - страница 179

– Что ты понимаешь под словом «мысль»? Философию?.. Схоластику?

– Движение души и только… Движение души, выраженное в слове.

– Тут ты прав! Цель поэзии – поэзия! И ничего боле…

– Хорошо сказал! Сам придумал?

– Наверное…

– Можно украсть?

– Пожалуйста!

– Впрочем… Стихи это прекрасно, мой друг. И хорошие стихи – украшение любого журнала. Но, сказать, что демонстрируют наши альманахи? – В том числе твои «Цветы»? Недостаток прозы – или отсутствие прозы. Пока у народа есть только поэзия – он делает лишь первые шаги в литературе. Литература – это проза, прежде всего. Вон у французов – была поэзия. Но сейчас нет – или дрянная. Подождем! Но есть проза – и, стало быть, существует литература.

Где критика? Ничего такого, что может почесться уложением вкуса. А это как раз и есть задача. Плетнев наш друг – но он не критик. Он показал это явственно в твоих «Цветах». Хоть то, что он писал и лестно – для тебя, для меня…Каченовский туп и скучен, Греч и Бестужев остры и забавны. Не более…

Почему нет критики? Потому, что не выработан ее язык. Вообще, русский метафизический язык еще в диком состоянии. Дай Бог ему когда-нибудь образоваться на манер французского. Его нет, а мы притворяемся, что есть. Один Вяземский чуть дотягивает до него. И то иногда. Когда у французов явилась критика? Когда были уже – Монтень, Паскаль…

Потому ж, между прочим, у нас нет и прозы. Прозаический язык связан с метафизическим. Роман – другое дело, он требует еще болтовни. Недаром сам жанр начался с романа в письмах. А у нас письма пишутся больше по-французски. Не умеют писать на свободном дыхании – из боязни: вдруг власти прочтут! Роман не может состоять из расшаркиваний. Vale!

Помолчали.

– Я недавно написал свою «Сцену из Фауста» – сказал Александр.

– Я ж читал…

– Ах, да. – И теперь набрасываю еще другие… И «Подражания Корану». Мы входим постепенно в мировую литературу – и с Запада, и с Востока. Посмотрим, что выйдет. У нас, русских, все возможно выразить. То есть – почти все!

– Все можно будет выразить, когда мы начнем выражать самих себя, – вернулся Дельвиг к любимой мысли.

– Брось! По-твоему, если я буду писать о Рюрике, а не о каком-нибудь Родрике испанском, – я стану более русским? Всех вас занимает сюжет, а не смысл! Поверхность вещей. Сюжет может быть любой. Смысл должен быть русский.

А про Кюхлю скажу просто… Если он не поправится в языке – ничего не выйдет. Он слишком мучает язык. Ругает цепи немецкие – а сам думает по-немецки. Воображение поэта! Но стиль…

Была долгая пауза.

– То, что прочел я из твоей трагедии – прекрасно! У нас еще такого не было!

– Может быть. Может, и вообще – нигде такого не было!

– Почему?

– Не веришь? Помнишь «Генриха IV» Шекспирова? Там два главных героя, два молодых Генри – сталкиваются только в последний момент, в бою? А до этого идут словно две параллельных драмы?

– Что ты хочешь сказать?

– А то, что у меня они вообще не сходятся. Их сводит только пространство. Мировой беды. Смутного времени, народной трагедии… Так-то друг! И я не знаю. Это – новый театр или вообще не театр? Я ждал тебя, чтоб рассудить…