Читать «Кое-что из написанного» онлайн - страница 67

* * *

После Вергины мы с Массимо направились в сторону Халкидики. Этот полуостров смутно напоминает костяной гребень, разъеденный морской солью, или букву алфавита мертвого языка. За счет Фонда Пазолини мы неплохо устроились в прекрасной гостинице с бассейном. Гостиницу уже открыли в преддверии летнего сезона. Мы дожидались предстоящей поездки в Салоники. Перспектива снова попасть в когти Чокнутой нас точно не вдохновляла. Массимо, хоть и был на особом счету, но когда та доходила до белого каления, ему доставалось не меньше других. Ко всему, перебравшись в Салоники, мы застали Лауру в крайне мрачном настроении; она была чем-то расстроена и вела себя агрессивно. В городе явно царила обстановка патриотического брожения. Противником в кои-то веки была не всегдашняя Турция, а Македония. Не успев образоваться после развала Югославии, она требовала восстановить старые границы, включавшие порядочный кусок северной Греции. Обычное балканское фиглярство, да еще с привлечением каких-то нашумевших археологических находок. Незадолго до нашего приезда в Салониках прошла многолюдная демонстрация. На полотнищах были выведены не рядовые лозунги, а отрывки из Геродота и Фукидида. В один из вечеров университетский профессор литературы пытался за ужином убедить Лауру в абсурдности и несправедливости македонских притязаний. По ходу разговора профессор все сильнее распалялся, как это свойственно грекам, когда они говорят о том, что им близко к сердцу. И тут ни с того, ни с сего Лаура обрушила на него целую лавину оскорблений, потрясая вилкой для рыбы — этим миниатюрным трезубцем исполинского бесформенного Нептуна. Уж она-то отлично знала весь этот фашистский треп про народ и родину. «Все эти заморыши нуждаются в мамочке, чтобы было кому их понянчить, а если надо, то и отшлепать. Без страха перед мамочкой им не прожить. Я права, потаскушка? За каждым преступником, педофилом, прожженным плутом… стоит сердобольная мамочка, которая души не чает в своем дитятке. Возьмите себе своих мамочек и свои родины». В тот вечер, выйдя из ресторана, мы возвращались в гостиницу. Разговор свелся к предусмотрительному молчанию. Мы шли по припортовым улочкам и наткнулись на уличного акробата. Тот показывал номер на углу небольшой площади. Номер как номер: акробат забирался на шаткую конструкцию из табуреток, которую сам же и воздвигал по мере восхождения. На вид лет шестидесяти, не меньше, он был худым и мускулистым, с орлиным носом и лицом, подернутым паутинкой тончайших морщин. Главный трюк заключался в том, что человек в этом возрасте все еще мог проделывать подобные номера. Мускулы его хрупкого жилистого тела были так напряжены, что легонько дрожали, и все, что он делал, он делал на пределе своих возможностей, медленно, восполняя с помощью концентрации убывающую силу. Вызов, брошенный силе гравитации, был, естественно, обречен на провал. Возможно, этот номер был последним номером, доведенным до конца жилистым, изнуренным акробатом в черной спортивной майке и трико, плотно облегавшим по-прежнему гибкие ноги. И все же вот он — властелин момента, достигший полного равновесия. Лаура с замиранием сердца следила за неожиданным представлением, вклинившись всей своей массой в первый ряд полукруга, образованного зрителями, такими же случайными прохожими, как и мы. Когда акробат довел до конца свою антрепризу, она порылась в карманах, подошла к перевернутой шляпе для сбора подаяний и сунула в нее пухлую стопку драхм, свернутых в трубочку, — гораздо больше, чем акробат когда-либо зарабатывал за одно представление, что в молодости, что в старости. Этот далекий потомок «Голодаря» Кафки действительно ее пленил, настолько, что до самой гостиницы Чокнутая замкнулась в себе, накрыв тяжелой крышкой свой вечно кипящий котел. Она могла быть очень отзывчивой к чужому благородству или горю либо совершенно равнодушной, а предсказать или рассчитать ее реакцию было никак невозможно. Такая непохожая на него по телосложению и характеру, она внезапно отразилась в старом акробате, будто перед ее взором возник не бедолага, пытавшийся насобирать хоть каких-то деньжат, а воплощенное пророчество, живая аллегория, галлюцинаторное откровение. На следующий день, когда Лаура читала стихи Пазолини в актовом зале местного университета, мне снова пришла на ум эта сцена. Теперь уже Лаура казалась мне на пределе своих сил в последней попытке подняться над собой. Она опиралась на собственный голос как на гимнастический снаряд, стремясь в последний раз преодолеть силу тяготения и тоску по времени, ушедшему навсегда.