Читать «Джевдет-бей и сыновья» онлайн - страница 400

— Да. Но тебе ведь тоже не все равно.

— Как быть? Как быть? — бормотал Ахмет. — Интересно, что подумал Гойя, узнав о том, что солдаты Мюрата расстреливают его соотечественников?

— По-моему, это сомнение пройдет, — тихо сказала Илькнур. — В Турции никогда не было таких сомнений в нужности искусства, как у тебя сейчас.

— Так было раньше, когда искусство рождалось в народных массах или во дворцах. А сейчас?.. Я не живу среди народных масс, да никто от меня и не ждет, что я пойду в народ. А о вещах, о которых десять-двадцать лет назад эзоповым языком говорило искусство, сейчас кричат на каждом углу.

— Ты, наверное, и сам понимаешь, что эти слова противоречат теории о том, что искусство — вид знания. То, о чем кричат на каждом углу, — совсем другой вид знания, искусство говорит о другом.

— Да-да, понимаю. Я все это знаю. И все-таки, как видишь, у меня тяжело на душе. Скажи мне что-нибудь такое, что поможет мне работать как раньше и верить в то, что я делаю!

— Ты так говоришь, словно теперь уже никогда не сможешь так работать.

— Может быть, эта тревога скоро пройдет. Да даже если и не пройдет, я, конечно, все равно буду работать. Но что делать с сомнением? Я хочу, чтобы искусство было для меня именно всем!

— Что поделать, так не выйдет. И все же не так все плохо, как тебе кажется. — Илькнур снова улыбнулась. — Э, да что это со мной? Разволновалась, говорю, что в голову взбредет… — Потянулась. — Спать захотелось. Нет ли какой-нибудь подходящей к случаю пословицы? Есть, конечно. Ты ее иногда вспоминаешь. Кто бишь это сказал? Ars longa vita brevis. Правильно я запомнила? Оооох! — Зевнула. — Пойти домой и лечь спать. А там еще родители…

— Жизнь коротка, искусство долго, — пробормотал Ахмет. — Это сказал Гиппократ и все время повторял Гете.

— Тебе тоже не помешало бы повторять себе эти слова.

— Сколько ни повторяй, легче не станет, я это точно знаю. Хорошо, что Хасан пришел. Потому заниматься живописью в Турции, стране, где нужно орать во все горло, чтобы тебя услышали, — значит обречь себя на немоту.

— Боже мой, Ахме-е-ет! — протянула Илькнур. — Ты же только что говорил, что все на свете, весь мир существует только ради твоей живописи!

— Я в самом деле так говорил? — удивленно спросил Ахмет. Ему вдруг захотелось рассмеяться. — Ну, извини. Я ведь художник. У художников, знаешь ли, язык без костей.

— Ясно. Я, кстати, уже давно поняла, что ты сведешь все к шутке.

— И как же мне все-таки быть? — спросил Ахмет, стараясь показать, что рассердился.

— Не нужно так много о себе думать! Эта зацикленность на себе, извини, конечно, кажется мне несколько неправильной. Зачем ты все время думаешь о себе?

— Да, я гнусный эгоист.

— Ты, наверное, так открыто это говоришь тоже для того, чтобы свести все к шутке. И все-таки побойся, как бы и в самом деле не стать гнусным эгоистом. Не меняй свои убеждения каждый раз, когда тебе немного взгрустнется.

— Что еще скажешь?

— Что еще? Не смотри на меня таким нехорошим взглядом.

— Ты в самом деле собираешься уехать в Австрию?

— Сейчас я собираюсь уйти домой. — Илькнур посмотрела на часы и встала. — Засиделась я, однако. Что дома будет!..