Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 73

Коваль с наружным спокойствием копался у горна, совал в него железкой, но она вываливалась у него из рук.

В кузню вернулся один румяный (полицейский ушел), пощупал рукой кобуру и подошел к наковальне:

— Через сколько времени ты сделаешь?

Коваль взглянул в его тупое, безразличное лицо с узенькими глазками.

— Нынче небось сделаем как-нибудь.

— Ну ладно, делай, мы подождем. — Румяный прошел к точильному станку и, облокотясь, вынул из кармана портсигар.

Коваль достал из горна очередную пику, положил на наковальню, стукнул несколько раз, но молоток не подчинялся руке: ударял не туда, куда метил глаз.

— А вы что, поведете меня, что ли? — нерешительно спросил он. — Тогда я, пожалуй, после сделаю.

Румяный, зажигая папироску, вприщур поглядел на гимназистика, и у того под глазами сползлись от улыбки синие морщины.

— А ты доделывай, доделывай, не бойся. До самой смерти ничего не будет.

Коваль откинул клещи, сбросил с наковальни пику и, присев у горна, вынул кисет.

— Нехай вас батька сперва доделает!

Под гимназистика будто варом плеснули: он сорвался с места, блеклые губы его запрыгали:

— Ты у меня поговори, хохлацкая харя! — и эфесом шашки толкнул Коваля в спину. — Пошли, нечего тут церемониться!

Коваль сполз с возвышения, нагнулся, как бы собирая разбросанный инструмент (хотя где уж тут до инструмента!), и зажал в руке рукоять самой большой кувалды. Разгибая спину, глянул из-под низа на гимназистика — тот даже отпрыгнул к двери. «Вояка, — усмехнулся Коваль, — туда же, как и доброе что… Хотя какой толк? Ну, пристукну этого задвохлика, другой застрелит меня. Только и всего». Пальцы ослабли, и Коваль откинул кувалду в угол. Потом он сбросил фартук, замкнул кузню и поспешно зашагал.

«Хороший ты человек, Филипп, а дурная у тебя башка, ох какая дурная! — томительно вспомнил о нем Коваль. — Заварил ты кашу, всемером, должно, не расхлебать. Ушел бы сразу к Кондратьеву — поди, ничего и не было бы. Смотри вот теперь на них да радуйся: куда ведут, зачем?»

Подойдя к узкой тропке — через огородную канаву, — Коваль было ступнул на нее, но вспомнил о конвое и повернул на дорогу. За долгие годы крепко въелась привычка ходить домой напрямки, через огороды.

Был Яков еще совсем молодым и сильным парнем, когда из своей пензенской деревушки пришел в этот далекий казачий хутор. Дома семья была большая — три женатых брата; земли мало, каждый год уходили на заработки. Попал как-то Яков на Донщину, и ему понравились тут степные широкие просторы, богатые пшеничные поля, полные амбары хлебов; казаки почти сплошь не знают никакого ремесла — ни кузнечного, ни плотничного, даже молотка как следует не могут взять в руки, — понравилось все это Якову, и застрял он на Донщине. Думал: «Поживу годок-два, поднакоплю деньжат у богатых, но дурашливых казаков и уеду на родину, в свои края. Поставлю хату и буду жить, как все: в своем углу, в своей деревне, со своей женой и детишками». Но жизнь повернулась иначе… Проклятая Донщина, проклятая земля! Двадцать шесть лет гнул спину, выматывал силенки, угождал казакам: шиковал колеса, ковал лошадей, чинил плуги, косилки, поправлял вилы, топоры, лопаты… И за все это теперь ведут неведомо кто, неведомо куда, как какого-нибудь каторжника…