Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 74

Маленькие города, небольшие тайные кружки, первые листовки, написанные от руки, первый лязг ножниц, перерезающих провода, первая бомба, изготовленная руками Франс — дочери писателя-коммуниста Жан-Ришара Блока. Рыбачья пристань в Бретани, откуда ночью в тумане выходят лодки с будущими солдатами «свободной Франции». Клуб пинг-понга. Совершенно честертоновская ситуация: под целлулоидное щелканье легких мячиков — обмен собранными сведениями о передвижении войск противника, после чего летят с откосов взорванные партизанами поезда.

В Тулузе «писатель Икс», как скромно назвал себя поэт Довид Кнут, приятель Бориса Вильде, выпускает вместе с женой тоненькую гектографированную брошюру: «Что же делать?»

Довид Кнут и его жена — люди отчаянной храбрости. Кнут стал одним из тех, кто спас тысячи ев-

рейских детей от газовых камер, а его жена, назвавшая себя Саррой Кнут («Регина» — в маки, и Ариадна Александровна Скрябина — в далекой московской юности), погибла в отчаянной перестрелке с вишист-скими жандармами. В Тулузе стоит памятник ей, дочери русского композитора, жене еврейского поэта, французской партизанке, одной из первых спросивших себя: «Что же делать?»—и нашедшей верный ответ...

Встреча с Жаном Кассу стала для Аньес началом подпольной работы: он рассказал ей, что надо делать.

«Собрать группу товарищей — человек десять, не больше. Встречаться в определенные дни, обмениваться новостями, распространять листовки, передавать сводки лондонского радио».

Кассу посмеивается: «Тайное общество карбонариев» (карбонарии — тема его научной работы).

Мы назначаем свидание на будущую среду, и я возвращаюсь домой: на сердце стало легче».

Чем дальше, тем сильнее чувствуется, что французы — чужие в собственном доме. Начало августа — Аньес видела в витрине книгу Стефана Цвейга «Спиноза», зашла на следующий день — книга исчезла: ее велели снять и уничтожить. Но продавщица тайком вытащила книгу для Аньес.

«Говорят — книги будут жечь, — пишет Аньес.— Значит, нам, у себя дома, уже нельзя читать то, что мы хотим, говорить, о чем хочется? Наверно, 190

они собираются запретить нам и думать. Нет, это им не удастся... Никогда, никогда они не смогут превратить наши мысли в жеваную бумагу».

В метро, там, где оно проходит поверху, все смотрят в окно: по улице идет колонна французских солдат, окруженная немецкой стражей. «Я давно не плакала,— пишет Аньес,— но чувствую, как слезы безудержно текут по щекам». Напротив — пожилой француз тоже плачет и, вытирая глаза, тихо говорит Аньес: «Видеть это, мадам... у нас, в Париже, пленные французы... Ведут, как скотину на убой...»

Но бывает и по-другому: снова — метро, маленький французский солдат, очевидно, санитарной службы, такой аккуратный, чистенький, рядом с ним — толстый розовый немец бесцеремонно курит,— для них запрета нет, хоть везде объявления по-немецки: в метро курить нельзя.

Немец снисходительно смотрит на солдатика и с покровительственной улыбкой протягивает ему пачку сигарет. Видно, что маленькому французу смертельно хочется курить, но он отказывается решительно, наотрез, ледяным тоном: «Нет, мерси...»