Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 24

Почему он уехал из Эстонии?

Из университета его выгнали. Ничем, кроме физической работы, заниматься не разрешают (частные уроки не в счет). Печататься? Но кому тут нужны русские стихи, да еще слабые, ученические?..

И вокруг невесело... Тупик. Что делать с собой, со всей своей неукротимой двадцатилетней жаждой жизни? Что делать?

Из «Диалога»: «Ты мог бы покончить с собой, как твой друг Кютт... Можно было бы и спиться, как Кангус...»

Почему он вспомнил именно этих двух товарищей?

Снова свидетель тех лет: Алексей Николаевич Соколов. Сквозь сегодняшний облик красивого седого писателя для меня явственно проступает мальчишеское лицо. Новогодний вечер — сфотографировали их в литературном кружке,— аккуратные галстуки бабочкой, некоторая мрачность в презрительной гримасе Бориса и за головой осоловевшего Лешки — торжественно поднятые два пальца: наставил ему «рожки», негодяй!

1927 год — последнее полугодие студенческой жизни Бориса.

«В университете за него боролись все студенческие корпорации: «Славия», «Этерна», «Боэция»... Он был им нужен —отличный спортсмен, талантливый математик, прекрасный товарищ... Приглашали на собрания корпораций — сидел, слушал, выпивал...»

«Можно было бы и спиться, как Кангус...»

Этот Кангус, красивый, самодовольный, особенно тянул Вильде в свой круг. Когда Бориса выгнали из университета, Кангус передал ему, что корпорация за него заступится, даже выхлопочет ему стипендию, лишь бы он стал «ихним»... А Борис в ответ сочиняет частушки, да еще на мотив «Яблочка»:

На дорожках сейчас Мало гравия, Ох, и дура же у нас Эта «Славия»...

Жандармы идут, Брюки с кантами, Скоро драку заведем С корпорантами...

— А Кютт?

Вопрос стирает улыбку: Соколов хмурится.

— Чудовищная история. Человек он был странный, рассеянный, но очень добрый. И страшно обидчивый, чувствительный. Ухаживал за милой застенчивой девочкой... Их застали на бульваре — засиделись позже положенного часа. Скандал, отец на него напустился. Лавочник, обыватель, хотел приучить сына к торговле, высмеивал его: запоем пишет стихи, читает философские книги... Решил показать ему «изнанку жизни»: повел в богадельню, где старый Кютт подрабатывал в качестве надзирателя. Коля вернулся оттуда в ужасном состоянии, перестал спать, учиться. Говорил: все время вижу их перед собой, уродов, идиотов, калек... Ужасы жизни... В стихах просил:

Люди, мне страшно... Люди, помогите...

(Неважно, какие стихи писал Кютт,— обычная, вполне пристойная версификация. Но эти строки — живые, сквозь них проступила кровь.)

Кютт пошел к врачу, жаловался: бессонница, кошмары... И этот врач, этот присягнувший «служить человечеству» медик равнодушно сказал: «Вам надо лечиться, иначе вы скоро сойдете с ума...»

В тот же вечер Николай Кютт застрелился.

И Борис, вспоминая те годы, припомнил Кют-та и — свое тогдашнее состояние.

Вечерний ветер гладит волосы И тихо шепчет: «Не тужи!» Рубашку разорви на полосы, А из полос петлю свяжи...