Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 22

В кафе Мабийон нас ожидала неудача. Хозяин попросил нас поскорее убираться, мы даже не успели сесть. «Уходите скорее! Сейчас еще нет пяти часов. Ажан видел, как вы вошли, а я вовсе не хочу, чтобы мое заведение закрыли».

Только выйдя оттуда, я вспомнила, что военным разрешается заходить в кафе только после половины шестого. Я совсем об этом позабыла. Мы оба были очень обижены и пошли завтракать в венскую кондитерскую на улице Сен-Жак. Первый раз я там была, когда Марианна защищала диплом. Потом была там с Борисом, когда меня приняли на английский факультет в Сорбонне.

В кондитерской много перемен: она стала гораздо элегантнее, но пропал весь ее уют.

Борис рассказал мне, как он ходил в префектуру. Ему понадобились какие-то бумаги, причем немедленно! А в префектуре ему сказали, что надо ждать неделю. И тут он устроил им скандал. Он почти что силой прорвался в кабинет начальника и там стал говорить всякие возвышенные слова, что вот, мол, люди гибнут за отечество, а им даже не желают дать — ну и так далее... Короче говоря, он оглушил всех — и ему тут же выдали бумаги. «Главное — побольше хладнокровия!»

5

Да, на этом сходятся все: человек огромного обаяния, он умел привлечь к себе людей — сделать их друзьями, а может быть, и подчинить себе...

И все же не это было главным в характере Бориса Вильде. То основное, что в нем вырабатывалось с ранних лет, можно назвать словом, которому он сам потом придал новое значение.

Основным качеством Бориса было сопротивление — в первоначальном, словарном значении этого понятия.

Один из соучеников Бориса Д. В. Маслов писал мне об одной их встрече, когда Борис неожиданно заговорил о себе, что вообще было не в его привычках:

«Мне запомнилась одна наша поздняя вечерняя беседа, когда мы ходили по юрьевским улицам около университета и по Домбергу. Он был чем-то потрясен и необычайно откровенен. Отчетливо и раздельно он сказал, что не боится ничего в жизни. Он, видимо, хотел особенно подчеркнуть свою мысль, потому что еще раз повторил: «Я ничего не боюсь в жизни.— И прибавил: — Кроме безумия».

Борис знал о нервных припадках отца, о его преждевременной смерти, и мысль о тяжелой наследственности временами угнетала его.

Он сопротивлялся этой опасности, тренируя не только тело, но и волю, и «серые клеточки»; потому и любил шахматы, бридж, потому и писал из тюрьмы, что выучил греческий, повторил японский — только бы не сдаться, только бы четко, ясно работал мозг, только бы не дать затуманиться сознанию...

«Математический склад ума», «геометрическое мышление...»—с гордостью говорил он о себе.

И с обычными, житейскими трудностями — с бедностью в детстве, с бесперспективностью после исключения из университета — он стал справляться очень рано. Казалось бы, мог вырасти угрюмым, замкнутым, нелюдимым. Но все, в один голос, говорят: «Никогда не жаловался... Всегда—спокойный, веселый, всегда — лучше всех...»