Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 105

Я уже писал вам, дорогая, что в долгие ночи без света я тоже сочиняю стихи. Это еще не настоящая поэзия — я на это и не посягаю, но все же это — стихи. Я испытываю огромное, почти физическое наслаждение — формовать, обрабатывать этот хрупкий и вместе с тем такой точный материал — французский язык. И до чего соблазнителен этот поединок со словами — он увлекает меня, как шахматы, как математика. Все-таки решаюсь послать вам образец моих упражнений. Это еще одна вариация на тему «Море».

Ирэн, дорогая, милая моя, надо кончать письмо — я и то опаздываю его сдать. А мне надо еще 268

так много сказать вам. Но часто молчанием и говоришь самое главное. Вы это знаете.

Нашим родителям, Эвелине — моя неизменная нежность.

Моя любимая, ваша любовь для меня — как солнце. Я полон ею.

Ваш Бори с».

...Долго молчал, все глубже уходил в науку. Язык во всем его бесконечном разнообразии все больше становился для него предметом исследования, изучения — не зря он гордился, что в тюрьме за восемь недель («ровно восемь!») настолько изучил греческий, что мог свободно разбираться в текстах...

И только в последние месяцы жизни он снял с себя запрет, снова стал думать о стихах и без солнца, без моря написал о них точными и хрупкими французскими словами.

Хорошие ли это стихи? Не знаю. Ирэн, строгая во всем, сказала, что это «приятное подражание Полю Валери».

Вот попытка передать их как можно вернее по-русски:

Как чист морской простор, как синева слепит, Шар солнечный склоняется над бездной, Поет морская даль, звучит напев небесный, В лазурной колыбели время спит.

Нагретый, золотой, медлительный, как змей,

Песчаный вьется пляж, морским изгибам вторя,

Соленый ветер пьян от поцелуев моря, И горечь в ласке волн, и нежность в ней.

Счастливая волна, окончив дальний путь, Приходит умереть в прибрежной пене.

В спокойном ритме вечных возвращений Смысл бытия, существованья суть...

3

В воспоминаниях Аньес Эмбер день за днем описаны очные ставки, допросы и наконец — суд и приговор.

Бориса она видела в гестапо только раз, сразу после своего ареста, в апреле 1941 года.

«Двери в соседний кабинет распахиваются, появляются несколько человек в штатском. Они тесным кольцом окружают Вильде. Вильде очень исхудал, от этого кажется выше ростом. Одет он странно: синие штаны, черная куртка — и руки связаны за спиной! Походка у него неуверенная, кажется, что он теряет чувство равновесия. Его прекрасное лицо обросло светлой бородой, она очень к нему идет. Он долго смотрит мне в глаза с невыразимой грустью— мне никогда не забыть этот взгляд! Его выталкивают в другую комнату, двери за ним закрываются».