Читать «Феликс Гольт» онлайн - страница 305

   Войдя в комнату, он посмотрел на свою мать; она устремила на него глаза, губы ее побледнели. Он подошел ближе и остановился прямо против нее.

   – Матушка, – сказал он совершенно несвойственным ему медленным, ясным голосом,– скажите мне правду, чтоб я знал как действовать.

   Он замолк на минуту и потом прибавил: – Кто мой отец?

   Она молчала; только губы ее дрогнули. Гарольд также, в продолжении нескольких минут, не произнес ни слова; он, казалось, издал, наконец сказал глухим голосом:

   – Он сказал... сказал перед другими... что он мой отец...

   Произнося эти слова, Гарольд пристально смотрел на свою мать. Время, казалось, неожиданно ударило ее своим магическим жезлом, ее дрожащее лицо вдруг поблекло, съежилось. Она молчала. Но глаза ее не поникли долу; они смотрели на сына с выражением беспомощного отчаяния.

   Гарольд отвернулся и молча вышел из комнаты. В эту минуту он чувствовал только холодный гнев, он не мог выказать ни малейшего сострадания. Вся гордость его натуры восставала против такого родства.

XLIX.

   В этот день Эстер обедала одна со старым м-ром Трансом. Гарольд велел сказать, что он занят и уже обедал, а м-с Трансом, что она больна. Эстер была разочарована тем, что не скоро узнает о Феликсе и ей стало уже казаться, что известия были не добрые, иначе Гарольд поспешил бы ее обрадовать. После обеда старик как всегда пошел отдохнуть в библиотеку, а Эстер осталась одна в маленькой гостиной; уединение этой ярко освещенной комнаты было как-то необыкновенно тягостно для нее. Хотя эта комната была очень красивая, но она ее не любила.... Большой портрет м-с Трансом во весь рост, составлявший единственное украшение стен, слишком сосредоточивал на себе ее внимание; это лицо, сиявшее блеском и юностью, возбуждало в уме Эстер горькое сравнение с тем старческим лицом, полным горя и холодного отчаяния, которое она видела каждый день. Многие из нас помнят как в детстве одно мрачное, недовольное лицо портило все наши забавы. Эстер оставила далеко за собою это время детства и находилась в совершенно других условиях; постоянное присутствие мрачного, недовольного лица не производило на нее смутного, неприятного впечатления, но вызывало грустные, тяжелые думы. Теперь в эти уединенные часы, проведенные ею по возвращении из Ломфорда, ум ее был погружен в те возвышенные думы, в которых мы, как бы отрешаемся от нашей собственной жизни, как бы становимся зрителями наших собственных поступков и беспристрастно взвешиваем представляющийся нам соблазн наших собственных страстей и слабостей. "Мне кажется во мне начинает говорить та сила, которую Феликс так желал видеть во мне, я вскоре совершенно просветлею", – сказала она себе с меланхолической улыбкой и погасила восковые свечи, чтоб отделаться от тяжелого впечатления рокового портрета, улыбавшегося так беззаботно, не предвидя горького будущего.