Читать «Уайнсбург, Огайо. Рассказы (сборник )» онлайн - страница 133

Итак, он стоял в незнакомой комнате и перед ним были маленькая калека и та полька.

– Какое-то время, уж не знаю, как долго, я не мог шевельнуться, глаз не мог от нее отвести… Господи, теперь это кажется просто безумием!

Вот она передо мной. И во мне зазвучали голоса, каких я прежде не слыхивал – и, как я после узнал, в ней тоже. Непостижимо. «Да ведь это ты! Наконец-то! Наконец-то вот она – ты!»

– И притом не забывайте, я любил жену, и мы столько выстрадали вместе – потеряли сыновей, у нас осталась только дочь, единственное наше дитя, и вы ведь знаете, она калека.

И вдруг, не угодно ли, меня как громом поразила эта любовь… ха! Как разумному человеку понять такую любовь?

Я ведь совсем не знал эту женщину, видел ее впервые, даже имени ее не знал. И оказалось, то же, что я, испытала и она. Каким-то образом я это понял. После она мне сказала, и я ни на миг не усомнился, что, как говорится в Библии, она никогда не знала мужчины.

Понимаете, так я и стоял и смотрел на нее, а она – на меня. – С трудом он наконец овладел собой и понял, что все это происходит при маленькой калеке. – Мне казалось, этой женщины мне не хватало всю жизнь, я жаждал ее страстно, отчаянно, понимаете, всем своим существом.

Доктор вдруг отвлекся. Да не подумает читатель, что рассказывал он все это громко, взволнованно. Совсем напротив. Говорил он на удивление тихо, сдержанно, и мне очень помнится, как мы сидели на плоском камне, на берегу горного ручья – мы проехали добрую сотню миль, пока добрались до него, – ручей играл у наших ног, бойко прыгал по камням, за ним мягко круглились холмы, а там, вдалеке, в ярких лучах предзакатного солнца виднелись еще и еще холмы и леса. Потом из заводи, что образовалась ниже перекатов, где мы сидели, на наши удочки попалось несколько очень недурных форелей.

Возможно, вид этого ручья и навел доктора на другие воспоминания, и он стал рассказывать, как однажды в лунную ночь, схоронив второго сына, отправился в одиночестве ловить рыбу в очень бурной горной речушке; странная то была ночь, он шел вброд, навстречу буйному потоку; то пробирался ощупью в полутьме, то выходил к тихим заводям в бликах лунного света, порой забрасывал в такой заводи удочку, нередко лес подступал к самой воде и на нее ложилась густая тень; он забрасывал удочку, стоя в быстрых уносящихся струях, и порой рыба клевала.

Всю ночь он боролся, надо было устоять, выдержать утрату второго, последнего сына, устоять перед миром, который казался ему в ту ночь каким-то первобытным, невообразимо чужим. «Как будто я очутился в каком-то ином мире, – сказал он, – в мире, человеку неведомом, куда ни один человек доныне еще не вступал».

А потом клевала рыба – иной раз отличная крупная форель, – и по леске, протянувшейся между ним и рыбиной, пробегало внезапное острое ощущение жизни: там, на одном конце тонкой гибкой нити, и на другом конце ее, в нем самом, шла борьба за жизнь.

Он боролся, чтобы спасти себя от отчаяния.

Быть может, то же происходило между ним и полькой. Под конец ему все же удалось освободиться, сказал он.