Читать «Тополь цветет: Повести и рассказы» онлайн - страница 147

В Иришку же словно вошел покой. С ощущением его она ходила по берегу, по сопке, слушала мужчин, обедала. И эта тихость ее, ясность голубых глаз, какими смотрела на всех, тоже беспокоили Азарова. Он нервничал, она же ничего не замечала.

После обеда Лида забралась в палатку. Несмотря на крепко настоенный дух разогретой резины, не хотелось двигаться, выходить, так и лежала в полудреме.

Она слышала, как Иришка позвала Азарова, как он что-то договаривал мужчинам, потом отвечал ей, потом, видимо, пошел за нею, так как негромкий Иришкин смех, вперемешку со словами, двигался все ближе. Вдруг голос ее раздался совсем рядом с Лидиной головой, значит — за палаткой, приглушенный, нежный и дрожащий:

— Подожди, иди сюда, ну их, надоели мне, поцелуй меня, поцелуй…

Некоторое время ничего не было слышно, и Лида боялась пошевелиться.

Иришка что-то еще сказала — не разобрать.

А потом четко, размеренно, будто взвешивая каждое слово, заговорил Радий:

— Только вот что я должен тебе сказать: двойную жизнь я вести не стану, нет… Я не стану жить двойной жизнью! Поняла?

«Господи, ну мог же он сказать ей это по-английски…» — подумала Лида.

— Ну что ж, и не живи. Разве я что-нибудь говорю, настаиваю? Не живи! — бодро, слишком даже бодро и живо отозвалась Иришка, и живость эта пронзила Лиду.

— Вот, — звучало за палаткой, — мне больше ничего не надо, вот. Мне прекрасно! Мне ужасно как хорошо… — Иришка уже уговаривала себя, Лида слышала, как уговаривала!..

Она долго лежала ничком, не представляя, как взглянет на Иришку. Однако Иришка вошла как ни в чем не бывало и стала собирать вещи, толкуя, что отсырели, пропахли морем.

А садясь на машину, говорила и смеялась со всеми, лихо посматривая из-под челки, но и голос, и смех, и движения были деревянными.

Лида не могла разговаривать. Грубые, жестокие слова готовы были сорваться с языка при взгляде на Азарова.

В нем уже не замечалось никакой неловкости, наоборот — и лицо, и голос были тверды, как у человека, пришедшего к ясному решению. Глаза узились в спокойной, даже ласковой улыбке, когда смотрел на Иришку, а в первом же селе он выпросил у почтальона свежую газету и углубился в политические новости.

«Нет, какая скотина, а?» — то и дело проносилось в голове Лиды. Она тут же понимала, что ругает зря, — если нет большого чувства, если это увлечение, ослепление и он понимает это — из-за чего же ругать? А если наступает «на горло собственной песне» — то делает честно. Не юлит, не гадит тихонько, а прямо и честно сказал. И что же Иришка? Девочка она, что ли?

В ту же минуту Лида поймала тупое, бессмысленное выражение на лице Иришки, глядевшей из-под пушистой челки как-то боком — не лучше того журавленка. И опять ударило в сердце: «Вот гад, а?» И опять понимала, что это глупость, и начинала думать, насколько разные институты — мужчина и женщина!

Полулежа на дне кузова на брезенте, она смотрела в темное небо, утыканное звездами, размытое белесыми млечными дорогами. Звезды то и дело срывались и падали туда, где за рощами, полями и селами оставалось море. Они гасли, не долетая до земли, и всякий раз Лида устремлялась мыслью за ними, стараясь успеть произнести или хотя бы додумать фразу, пока звезда черкнет по небу: «Пусть мы с Данилой поженимся…», «В этом году чтобы…», «Пусть Данька женится на мне…», «Пусть я и Данила — пусть!..»