Читать «Тополь цветет: Повести и рассказы» онлайн - страница 149

Радий Иванович внимательно посмотрел на Лидию Васильевну и произнес с серьезностью:

— Удивительный она была человек. Я ведь тогда хорошо знал их, моих коллег, — в Польше лучше говорят: «колежанок»!.. Ирина жила в другом мире, другими понятиями и критериями. И вот ведь что: умница, с поразительным чувством самоконтроля, категоричная, она была способна на невероятные, на сумасшедшие поступки. Ведь тогда… — Он помолчал, но тут же продолжал, взглянув остро и доверительно: — Сидим, бывало, на кафедре, ждем звонка на занятия. И она ждет — ни тени волнения. Пойдет в аудиторию, даст задание студентам, и глядишь — стучит в дверь, где я занимаюсь, — вся на нерве: необходимо поговорить, выяснить — не боится ни огласки, ничего. — Он опять помолчал. — Да, так вот я о чем: трезвость, логика, рассудочность и вдруг — невероятная чувствительность…

— Ранимость, — поправила Лидия Васильевна.

Он посмотрел ей в лицо:

— Я уважал в ней чувство собственного достоинства…

И тут она увидала, какие у него мешки под глазами, да и отечность, и желтизна кожи — давненько печень не в порядке!.. И седина, и руки… И то, что ездит сюда на море и бродит, как неприкаянный… И жалость ожгла ее. «Почему, почему это люди так странно и дико теряют друг друга? — подумалось ей. — Вот так и она могла бы всю жизнь прожить с Данилой и не узнать… да, да не узнать ничего…»

Но голос зазвучал жестко, когда кивнула в сторону теней над огнем:

— Ну, ее-то вы уважали больше! — И чувствуя в себе нахлынувшую волну возмущения, вызванного собственными словами, посмотрела открыто, глаза в глаза, давая понять, что знает и угадывает все.

— А вы считаете, — мешая обиду с насмешкой, сказал он, — лучше, когда люди годами влачат жалкую двуликую жизнь? Не может оставить жену из великого гуманизма, и из того же гуманизма не оставляет любовницу.

— Еще неизвестно, кто в таком разе настоящая жена, — заносчиво и оскорбленно ответила Лидия Васильевна.

Он сочувственно усмехнулся, и она вдруг спохватилась, что выдала себя.

— А я вам назову не одну, а пять, шесть только моих знакомых! Сколько людей у нас живут таким образом!

— Ну, что вы, жена — она всегда одна… А та, другая — так… И это уже не гуманизм, а, извините, жестокость…

— Лучше, конечно, урвать, сорвать, а потом… потом мучиться всю жизнь — сквозь зубы, еле сдерживая себя, выдавила она.

— Ох-хо-хо! — засмеялся он, откидываясь назад. — Милый доктор, так и режет по живому! Мне говорили, какой вы отличный хирург. Когда скрутит, попрошусь к вам, уж не откажите!

— Напрасно, могу и зарезать…

— У меня, знаете, печень пошаливает, как взовьется-взовьется — я скорее на воздух, прикатываю сюда, и странно: помогает! Вот только холодновато стало. А вы зазнобились, не боитесь без шапки? Трясет вас.

— Нет… У меня… у меня женщина умерла на столе. Случилось так… Близняшки у нее остались.

— Пойдемте-ка к нашему огню, я познакомлю вас со своими, жена там и дочка, и паренек один… собираются вроде пожениться.

— А у Иришки, знаете, так ведь и нет детей…

— Да, неприятно… А он, знаете, хороший мужичок, уже наметил тему для диссертации. И не то, чтобы взять, что под ногами лежит, а ищет парень. И главное — честный, принципиальный, для меня это очень важно… Смотрите, а то вы совсем посинели.