Читать «Стыд и истоки самоуважения» онлайн - страница 125
Марио Якоби
объекта и затем посредством раскрытия его пугающего
эффекта как простого эффекта места, занимаемого им в
структуре. Пугающий объект - это повседневный объект, который начал функционировать случайно, который за
тыкает дыру в Другом (символическом порядке)» [2]. Я
думаю, нечто подобное происходит сейчас в психоанали
зе. На смену всеведающему Богу Фрейда, изобличающе
му и обнажающему наши самые потаенные мысли, и
непостижимому Богу Юнга, неутомимому творцу, выст
раивающему бесконечные ментальные связи между всем
и вся, пришло заполнение конкретных, реальных дыр и
пустот - Бог невыносимого присутствия и закономерно
сти нелепости. Место современного психоаналитика -
это место постмодернистской «вещи». В процессе пере
носа, воспринимая аналитика «как если бы он был кем-то
другим, зная что он вовсе не такой», пациент откровенно
ввязывается в игру, смысл которой слишком очевиден и
прозрачен - временное заполнение пустоты, своей внут
ренней дыры. Как будто он вынужден идеализировать
аналитика и одновременно (как видно из книги) бояться
и стыдиться его, чтобы почувствовать, хотя бы на миг, реальность собственного существования. В то же время
аналитик - не искусственная почка, без которой вся жиз
недеятельность окажется под угрозой, он добровольно
выбранное и оплаченное удовольствие, он случайный че
ловек, случайно попавший на это место - место вечного
отсутствия или наоборот, невыносимого присутствия. Он
237
Лев Хегай
именно тот самый непристойный объект, окруженный
стыдом, смущением, беспокойством, обращение к которо
му всегда нечто из ряда вон выходящее, разрушающее
привычный порядок вещей.
Пойти к психологу означает признать собственное
бессилие и несостоятельность и исповедаться в неприят
ных вещах. Это кажется немодным и несовременным, особенно когда мы так привыкли к культу силы и успеха, к легкому, потребительскому прожиганию жизни. На мой
взгляд именно чувство бессилия, а не только описанные в
этой книге вина и страх, сопровождая стыд, придают ему
двойной смысл. Мы пытаемся избежать этого постыдно
го бессилия и одновременно тянемся к нему, как нас ма
нит пропасть, когда мы подходим к краю обрыва. Потому
что только в отчаянии и бессилии мы переживаем живое
свидетельство игры случая, пронизывающей все наше
бытие. Перстами стыда и бесстыдства подобно Фоме
Неверующему мы убеждаемся, что Бог жив, и это делает
нашу жизнь невыносимой.
Именно это странное, обращенное религиозное
движение, казалось бы лишающее Бога роли дирижера
в порядке реальности и в то же время утверждающее
его постоянное нелепое присутствие, прочитывается за
многими «непристойными» литературными произведе
ниями Батая, Генри Миллера, Жана Жане, Уильяма
Берроуза, Чарльза Буковски и многих других «возму
тителей» эстетического спокойствия. Берроуз пишет в
«Голом завтраке» [3]:
238
От стыда к Бесстыдству
