Читать «Скудный материк» онлайн - страница 148

 -- Не только моя. Но и моя тоже.

 -- Значит, вы были заранее уверены, что скважина... что будет неудача. Да?

 -- Да.

 Хохлов отшвырнул недокуренную сигарету. И кажется, вместе с ней -- хваленую свою корректность.

 -- Тогда скажите откровенно... какого черта вы сюда соизволили приехать? Зачем? Чтобы иметь повод...

 -- Замолчите, Хохлов, -- не повышая голоса, но резко оборвала она его.

 И отвернулась. Носком своего ботинка на толстой бугорчатой каучуковой подошве тронула кустик голубики. С него сорвались наземь капли.

 -- Откровенно? -- переспросила потом она. -- Пожалуйста. -- Но все же некоторое время еще молчала, колеблясь, прежде чем сказать. -- Когда-то мне тоже было плохо. Очень плохо. И я была одна...

 Он сидел, пригнув голову и загородив ладонями щеки. Но все равно сквозь пальцы и поверх них была видна краска, почти багровая, залившая все лицо. Она была тем более заметна в соседстве с его сединой.

 Нина подняла руку, коснулась легко этой седины -- еще не совсем, не до конца белой, с редкими темными нитями, золистой. Она была похожа на пепел, укрывший уголья, -- его седина.

 И тогда он неловко вывернул голову и поцеловал ее руку.

 -- Вот и все, -- сказала Нина.

 В конце концов он все же сумел прийти в себя, распрямился, снова деловито занялся сигаретами и зажигалкой.

 -- Да. Все.

 -- Что?

 -- Возвращаюсь домой -- и подаю в отставку. Время.

 -- А, бросьте, -- отмахнулась Нина. -- Это под настроение...

 Хохлов пожал плечами.

 Должно быть, она не понимала, что его намерение возникло не сейчас, не сию минуту.

 И дело даже не в его собственном намерении. В конце концов, если понадобится, никто не станет дожидаться его смиренного ходатайства. Могут, как говорится, попросить. Хотя и не бог весть какой весомый аргумент неудача оценочной скважины, но именно эта последняя толика способна перевесить чашу.

 Платона Андреевича отнюдь не томили заботы о хлебе насущном, который никто у него не мог отнять, как и никто не мог перечеркнуть его заслуг.

 Его сейчас мучило другое.

 Он опять вспомнил тот ленинградский вечер. Она спросила его по святой простоте: "А почему вы уцепились за Лыжу? Почему вы не выходите в другие районы?" И высказала предположение о линзах...

 Как будто он сам не понимал этого. Он раньше всех догадался, что они натолкнулись на линзы. Но он был вынужден молчать.

 Попробуй он тогда заикнись об этих проклятых линзах -- ему бы живо сосчитали миллионы, уже истраченные на Лыжу. И напомнили бы о трубопроводах, проложенных к Лыже. И о барачном городке на Лыже. И о той именитой премии, которую он получил за Лыжу. Его бы просто не стали слушать. Или прогнали взашей. Или того хуже. В ту пору не шибко миндальничали.

 Но ведь это было еще в пятидесятом. Почти десять лет назад. Вечность... И все эти десять лет разведка продолжала сидеть на Лыжской гряде. Грызла камень.

 А он продолжал молчать. Теперь он уже молчал потому, что смолчал раньше. Ему не хотелось признаваться в том, что он однажды спасовал перед обстоятельствами, которые были сильнее его. А когда изменились обстоятельства, ему уже не хотелось чувствовать себя связанным с ними. Его, хохловская, чистоплотность не могла вынести самого ощущения замаранности.