Читать «Мастер облаков» онлайн - страница 43

— Все, что нас не убивает? — то есть.

— Нееет, все, что делает нас сильнее! А не убивает — это у них, ихнее. Потому-то нам нужен и многорукий Шива, — раз, — и многоножка-прогресс, и орел византийский двухголовый, и азиатский прищур, и европейский дизайн — это два, и три, и четыре, и пять, и тыща! Все, все нам нужно. А наивысший извод нашей веры — государственность… го-су-дарствен-ность, — мягко, по-кошачьи пропел он, сладко и любовно, будто затеняя от солнца за пазухой потаенное, нательное, сокровенное. И по-гусиному вытянув шею, прижал ее вниз. — В государственности — наш уют, наша соборность, наша колыбель.

— А у них разве не так?

— Где: у них? А, нет. У них, это, эко-но-мика, — по-восточному пренебрежительно окислился рот чекиста. — У них гешефт, туда-сюда, протестантская этика, твоя-моя продавай. Там же ничего святого. У них же все, весь фундамент тысячелетний до самых афинских археологических слоев — до мраморных прожилок — это экономика. — И начал с мизинца загибать пальцы. — Это так называемая «демократия», гуманизм — которые ничего конкретного ведь не обозначают. Это вообще нечто форменное, чисто «гробы повапленные». Да… — Симпосиарх откинулся на спинку, дремотно, высокомерно смежив очи, словно в прищуре провидел археологическую даль. — Да, у них, конечно, все красиво — скульптура-архитектура, Леонардо-Микельанджело. — Поцокал язычком, вхолостую пожевал губами и запил паузу квасом. — Это у них есть, этого не отнять. Но опять же, — и горизонтально заколебал растопыренной ладонью, — это внешнее, бессмысленное, наполовину бессодержательное. Ослепляющее, завораживающее, чарующее через внешний взор прелюбодеяние ума… Прелюбодеяние — и к тому же — ума. Внутренний взор — неизменный, успокоенный, укорененный, молчаливый и верный — это наш взор, наша религи… наша вера. И никому ее не стронуть. А засим… — По-медвежьи ухватясь за поросячьи бока полубочонка, много выхлебал, гоняя глотками терпеливый кадык, проливая на пухлую заволосатевшую грудь слипшимися ручейками румяно-сладкий, такой-растакой пряный, сам собой живой квас.

Я приложился следом, но слегка, не углубляясь.

— Ох, — застонал он от удовольствия, заикал, снова по-гусиному дергая шеей, но уже назад, заискрил разлегшейся на голосовых связках хрипотцой, — ну квасок! Если б знали вы, как мне до-о-о-роги-и… — Но тут прервался, вспомнил что-то важное, мановением покачнулся к краю скамейки и поманил меня пальцем к своему уху, движением выделяя мочку и угол нижней челюсти. От него раздалось:

— А вот теперь ты мне скажи откровенно, что ты за мужик. Давай говори, не стесняйся.

— Что говорить? — Я наблюдал. Опьянение нашло на Светлова резко, по-штормовому, и теперь он был похож на сумму вещей, плававших в полузатопленной лодке, которые от волны подавались одновременно и равномерно туда и сюда.