Читать «Люди абрикосовой войны» онлайн - страница 38

– Это склады рвутся.

– Какие склады?

– С боеприпасами. Кто-то поджёг, вот оно и летит в разные стороны.

– И в нас летит?

– Нас не достанет.

– Откуда ты знаешь, папа сказал?

– Да, сказал.

Только я ей не поверила. В конце каждой фразы голос у неё становился тонким, а это верный признак, что маме хочется плакать.

– А где он?

– Ушёл. На работу вызвали.

Потом я подслушала, что отец в это время сидел в маленькой замызганной кухне майора из соседнего подъезда. Они пили чачу и вспоминали Афганистан. Майорова немецкая овчарка Руха выла в туалете, где её заперли за привычку кусать гостей. На улице верещали и разрывались снаряды, расцвечивая небо истеричными вспышками, легонько вибрировали стены, позвякивали на столе гранёные стаканы. Самое то для пьяных ностальгических разговоров про «настоящих мужиков».

– Я с тобой, – жалобно сказала мама, – всё будет хорошо.

Но мы ещё не знали, что и как будет.

На следующий день нас не выпустят на улицу, солдаты станут прочёсывать военный городок и окрестности с миноискателями, собирать осколки и неразорвавшиеся боеприпасы. А ещё через день пропущенный ими снаряд найдут мальчишки. Они отнесут его подальше от взрослых глаз, в тупичок за котельной.

Там, возле высокого каменного забора, облитого смолой и обсыпанного битым стеклом, Алёнкин папа соорудил дачу – сарайчик из досок и шифера. Мама Алёнки разбила грядки с редиской и укропом, а летом ставила раскладушку для принятия солнечных ванн. Хорошее место на возвышенности, лежи себе и насаждайся видом заснеженных горных пиков. Алёнкина мама говорила, что только первозданная красота местной природы примиряет её с убожеством гарнизонной жизни. Вот этими самыми словами говорила. И, наверное, на самом деле не замечала, как через забор на её купальник пялятся местные мальчики, парни, дядьки и даже ветхие дедушки. А может быть, ей это было в удовольствие. У людей ведь разное понимание прекрасного, пусть и они порадуются.

Но теперь поздняя осень, никто из чужих не подсматривает, а свои здесь не ходят. Поэтому мальчишки – Костик Дудин и Виталька Белых – принесут находку именно сюда, чтобы раскурочить и посмотреть, что у снаряда внутри.

– Всё будет хорошо, – повторила мама и легла рядом. Я прижалась к ней, свернулась калачиком, зарылась лицом в подушку. – Спи.

Сплю. Не слышу глухое ворчливое уханье за Богатой, не помню того, что на годы дальше. Снова иду по базару мимо русско-украинских вывесок. Товар лежит на столах, ветер треплет тенты, бросает в ноги хрусткий полиэтиленовый пакет, поднимает пыль. Не души, пусто. Только крепкий парень в светлой полёвке медленно идёт от меня между рядами.

– Простите, можно спросить? – бегу следом. – Как вы относитесь к украинскому языку на вывесках?

– Ты опять, да? Никак не успокоишься? – поворачивается Вадим.

– Вадя! Ничего себе! Приехал?! – я чуть не подпрыгиваю от восторга. Форма ему идёт, делает старше и твёрже. Надо насмотреться, запомнить Вадима таким. Губы мои подрагивают, разъезжаются в глупой улыбке, не раскиснуть бы. Подбираю их тонкой линией и небрежно интересуюсь: – А как же твоя особая миссия в тылу? И это… вдруг здесь стреляют?