Читать «Любовь и шахматы» онлайн - страница 312

— Вы у нее об Алехине спросите, — заманивал меня Флор.

— Об Алехине?! Она что, знала его?

— Ну, «знала» — это громко сказано. Видела — так точнее.

Да, Нина видела чемпиона мира. Александр Александрович совсем сдал. И куда горделивая стать его

девалась! Изо всех сил держался. И тем не менее надеялся сыграть матч с Кересом и в сеансах одновременной игры, которые он давал офицерам, побеждал неизменно. Нину представили ему — и Алехин оживился, даже морщины на лице у него разгладились.

— Ты из России, значит? Как там? Что в Москве? Давно оттуда? Все равно, хоть что-то расскажи...

Она догадалась, какая жутчайшая тоска одолевала великого шахматиста. Прежним, считает она, никогда бы он не стал. Алехин предложил ей:

— Может быть, ты согласишься вести шахматную рубрику в газете? Я устрою это.

Газета, разумеется, была немецкая. Нина поблагодарила Алехина, но не приняла приглашения.

Еще один год, еще один чемпионат — в Хоцене, в городке неподалеку от Праги, еще одна победа. Там и пересеклись дороги Нины и Алоиза Грушки. Пересеклись на радость Флору: их дом в Праге станет со временем и его домом.

В первом послевоенном чемпионате Чехословакии Нина опять победила. Она ликовала: любимый человек — вот он, рядом с нею, учеба (вместе с ним!) в Карловом университете — на философском факультете, работа в телеграфном агентстве (ЧТК) и в институте современных языков, возможность преподавать русский язык и литературу, а вечерами и ночами — занятия любимым делом, шахматами. Да вот недолгим было это ликованье. 18 ноября 1948 года арестовали отца Алоиза, пана Йозефа, который когда-то был в армии поручиком, а в мае сорок девятого его расстреляли. Алоиза исключили из университета; прошло много времени, пока он не «восстановился»; ему запретили сопровождать жену в ее поездках на турниры... А ездить ей приходилось все чаще и чаще. Вырос ее авторитет. Она стала международным арбитром

ФИДЕ, была главным арбитром матча на первенство мира между Елизаветой Быковой и Ноной Гаприндаш-вили. Одержав победу, Нона пригласила в гости к себе, в Грузию, и Нину, и Флора. О, это было незабываемо, это были чудные дни, говорит Грушкова-Бельска, мы были своими на этом празднике, особенно Сало...

Но, увы, как всегда, по соседству с белыми полями — черные. 1968-й. Грохот советских танков на пражских мостовых. Людека Пахмана, встретившего ликованием Пражскую весну и проклявшего власть, бросают в тюрьму, калечат. Алоиз лишается преподавательской работы, вынужден устроиться на электростанцию, чтобы хоть как-то прокормиться. Нина выходит из компартии, и ей начинают чинить всяческие препятствия. Когда обстановка, по мнению Кремля, нормализовалась, ей и Алоизу предложили восстановиться в партии. Они ответили: нет! И тем самым последовали примеру Франтишека Кригеля, который в числе двадцати шести членов руководства страны был нагло депортирован в СССР, чтобы он вместе с остальными подписал «Московский протокол», разрешавший пребывание армии вторжения на территории Чехословакии на неопределенное время. Подписали все — кроме Кригеля, хотя ему грозили всяческими карами. Он говорил: «Договор был подписан не автоматической ручкой, а пушками и пулеметами». Его сняли со всех постов, исключили из партии, ему звонили из «похоронного бюро» и сообщали: «Эй ты, сионист, гроб для тебя уже готов!» Алоиз прочитал Флору воззвание Кригеля: «Гангстерские методы, ложь, злоупотребление силой — какими вывесками их ни прикрывай, — это способы удержания власти меньшинства над большинством». Да неужто Флору не хотелось — хотя бы в меру своих талантов — высказать свои мысли о Пражской весне, о Франтишеке Кригеле? Еще как хотелось.