Читать «Любовь и шахматы» онлайн - страница 2

Для меня Миша всегда остается только моим — моим первым мужем, моим фантастическим другом, отцом нашего сына Геры, который носит его магическую фамилию ТАЛЬ... Это воспоминания о моих отношениях с Мишей, охвативших наши жизни вместе с их разноцветным и непростым бытом и продолжающихся каким-то необъяснимым образом и по сей день, об отношениях сначала интимных, потом близкородственных, отношениях нежных и противоречивых, светлых и грустных... И всегда окрашенных радугой влияния богатой, очень разной, открытой и таинственной, личности Михаила Таля.

Это — МОИ воспоминания и это — ГЕРИНЫ воспоминания.

Я очень хотела материализовать свои калейдоскопические воспоминания, пронизанные моими женскими эмоциями, и Герины, сыновние, в книгу, чтобы ее мог прочитать любой человек, даже не умеющий играть в шахматы...

Салли Ландау

ВСТУПЛЕНИЕ

ТЕПЛОЕ ЛЕТО НА РИЖСКОМ ВЗМОРЬЕ

Когда-то знаменитый Виктор Борисович Шкловский на семинаре драматургов в Ялте, согласившись после долгих уговоров выступить перед нами, молодыми семинаристами, начал, как обычно он начинал, словно лекция уже длится несколько часов... Как бы продолжая: «...и вот что самое интересное — вы здесь сидите, слушаете меня, рядом с вами сидит ваш друг Вася или Петя... Он балагурит, курит, выпивает, что-то там пишет, бегает за девочками, и вам в голову не приходит, что этот Вася или Петя — натуральный гений, что вы сидите рядом с гением, обращаетесь к нему на “ты” и даже считаете себя существенно талантливее... И только спустя годы вдруг выясняется, что сидели вы рядом с гением, а вы, как выяснилось спустя те же годы, — совсем не гений и, вполне возможно, даже не очень талантливый... И если вы находите в себе силы

признать это, хотя бы под одеялом, то вы, по крайней мере, — честный человек...»

Не исключено, что Виктор Борисович сказал не совсем теми словами, что я привел, но смысл был именно такой.

По-разному люди трактуют слово «гений». Есть даже мнение, что гений — это разновидность шизофрении с типичной, ярко выраженной «идеей фикс», но только эта «идея фикс» у гения прорывает пространство и время, предопределяет будущее, уподобляясь внезапной ослепительной вспышке во мраке нашей жизни, позволяя всем остальным увидеть что-то непонятное сначала, таинственное и, возможно, страшное... И тогда мы либо задумываемся над этим, либо отрицаем и с удовольствием, с чувством собственной правоты подкладываем хворост в костер, на котором будет сожжен гений.

Я исповедую несколько иное толкование гениальности. Мне кажется, что все в мире, в том числе и гениальное, уже Кем-то создано, но тщательно спрятано, закодировано, замаскировано, «заминировано»... и гению дано право свыше расшифровать эту тайнопись, что он и делает в течение всей отпущенной ему жизни, порой даже неосознанно... А когда сокрытое рано или поздно становится очевидным и понятным всем остальным, то возникает ощущение, что все это давным-давно известно и странно, что столь простое открытие не было сделано раньше.