Читать «Луиджи Пиранделло. Избранная проза в 2 томах» онлайн - страница 23
Луиджи Пиранделло
мые, которые при встрече с ним, как прежде, выра
жали радость по поводу того, что видят его в добром
здравии.
Его хандра и тоска стали настолько невыносимыми, что однажды он наконец понял: надо что-то сделать; он
еще не знал точно, что именно, но, во всяком случае, не
обходимо было избавиться от того кошмара, который
36
его мучил. Победил он или нет? Нет. Он чувствовал, что
пока еще не победил.
Ему сказало об этом, ему окончательно доказало это
чучело птицы, торчавшее на насесте между шкафами со
старыми книгами.
— Солома... солома... — сказал себе Марко Пикотти
в тот день, глядя на птицу.
Он сорвал ее с насеста, извлек из жилетного кармана
перочинный нож и вспорол ей брюхо:
— Вот она — солома... солома...
Оглядел свою комнату, увидел диван и старинные
кресла из искусственной кожи, и тем же ножом принялся
вспарывать обивку, вытаскивая пригоршнями волос
и продолжая твердить в отчаянии и с отвращением:
— Вот... солома... солома... солома...
Что он хотел этим сказать? А вот что: он сел за
письменный стол, вытащил из ящика револьвер и при
ставил его к виску. Только и всего. Лишь теперь он побе
дил по-настоящему.
Когда по городку разнеслась весть о самоубийстве
Марко Пикотти, поначалу никто не хотел этому верить, настолько это противоречило тому несгибаемому, ярост
ному упорству, с которым он до старости берег свою
жизнь. А многие, кто побывал в его комнате и видел
вспоротые кресла и диван, не находя объяснения этому
обстоятельству, равно как и факту самоубийства, полага
ли, что тут было совершено преступление и все это дело
рук грабителя или даже шайки преступников. К этой мы
сли пришли, прежде всего, судебные власти, которые
тотчас приступили к допросам и расследованию.
Среди вещественных доказательств почетное место
заняло чучело птицы, набитое соломой, и, поскольку оно
могло оказаться главным козырем следствия, был при
глашен дотошный орнитолог, которого попросили опре
делить, что же это за птица.
П О К О Н Ч И М С ЭТИМ ДЕЛОМ
комнате усопшей собрались все родные: преста
релый отец, сестры с мужьями, братья с женам
и старшими детьми; кто тихо плакал, прижимая
к глазам платок; кто, едва заметно, грустно покачивал
головой, кривя губы в горестной гримасе и поглядывая
37
на кровать, где лежала, озаренная с четырех углов свеча
ми, бедняжка покойница, усыпанная цветами, с четками
из красных бус в застывших бледных пальцах, скре
щенных на груди. Бернардо Сопо, муж покойной, расха
живал взад и вперед по соседней комнате. Широкопле
чий, но медлительный и слабый на ноги, плешивый
и бородатый, как монах-капуцин, в очках, сползших с по
лузакрытых глаз на кончик носа, он все ходил и ходил, заложив руки за спину; время от времени останавливал
ся и говорил:
— Эрсилия... Бедняжка...
Молчаливых родственников, собравшихся здесь, чтобы оплакать усопшую, раздражал звук этих шагов, манера говорить так рассудительно и смиренно, без го
рестных восклицаний. Еще больше раздражал их его вид, когда он, войдя, останавливался на пороге и, откинув го
лову, прищурясь, смотрел на них так, будто сочувство
вал участникам погребального спектакля, ненужной
