Читать «Куры не летают (сборник)» онлайн - страница 205

В 1991 году через Вербас тяжелые танки югославской армии ехали по улице Данила Боёвича, параллельной центральной улице маршала Тито, в направлении Вуковара… Запах крови и дыма доносился и до Вербаса, он вообще был запахом из сумасшедшего дома. Пуль и снарядов было достаточно, чтобы убивать людей и разрушать их жилища. Запах крови созывал авантюристов и искателей приключений со всей Европы. Давние обиды, кровная месть, распад еще недавно внешне спокойной и счастливой страны – превращали балканские холмы и долины в страну смерти и плача. За плечами Европы продолжалась война – Париж и Лондон нервно наблюдали за событиями. Равнинная Воеводина, бывшая окраина Австро-Венгрии, – многонациональная, спокойная провинция – становилась театром военных действий. Круг сужался. Наиболее нестойкое явление на Балканах – это границы и мир.

Вот еще картинка из девяностых годов: женщина, сын которой служит на южной границе с Албанией, это Косово. Они с будущей невесткой выбрались проведать сына и жениха.

Ехали поездом, еле нашли ту воинскую часть. Сначала никак не удавалось узнать, где их солдат (говорили им, что на задании, что перевели в другое место). Наконец, всего 10 минут свидания – и назад до Воеводины поездом. Вагон был пуст, на одной из станций зашел албанец и был страшно удивлен, что две сербки в это неспокойное время так беспечно путешествуют. Он кричал на них, так как, очевидно, понимал, что эта поездка могла стать последней в их жизни.

Сегодня в Вербасе, возле немецкой кальвинистской кирхи, на скамейках сидят пожилые люди. Они ловят последние лучи сентябрьского солнца, мирно разговаривают о своих делах и жизни. Подолгу стоят, читая бумажные клепсидры, которые вывешивают здесь на деревьях. Ищут знакомые имена и крестятся.

Шевелюра Киша напоминала гриву льва, но взгляд оливковых глаз был грустный и углубленный, с печатью вины, словно он был виноват, что по отцу – еврей, а по матери – черногорец. Уже от рождения Киша это был шрам. Может, предчувствуя что-то, его мама, Милица Драгочевич, окрестит сына Данилу 4 января 1939 года в церкви Пресвятой Богородицы, в Новом Саде. А его отца, Эдварда Киша, в 1944 году отправят из венгерского села Керкабарабаш в Аушвиц – и это останется незарубцевавшимся шрамом на сердце сына.

Я хорошо помнил рассказ Киша «Лютня и шрамы», потому что он – обо всем. Мне врезались в память улицы и площади, по которым Киш возвращался из ресторана Клуба писателей, что на Французской, 7. Этот путь, по которому проходит Киш, как автор и герой повествования, – достаточно короткий по белградским меркам, и наконец он выводит его к гостинице «Москва» на Теразии. Далее Киш, похоже, теряет интерес к белградским улицам, перенося нас, читателей, сначала в жилище русских эмигрантов, у которых он когда-то жил на квартире, потом в Россию, куда едет с театром, и наконец – снова в Белград. Шрамы – это знаки истории, а лютня – музыка истории. В каждой строке писатель словно проводит пальцем по рубцам, и эти рубцы – как струны.