Читать «Книжник» онлайн - страница 94

Как-то вспомнили о Шелонском. «Бедняга, что он творит…» — пробормотал Адриан. Иногда Книжник говорил такое, что у Насонова возникали сомнения в здравости его рассудка, особенно, когда Книжник начинал твердить о красоте и святости жизни, о том, как прекрасен мир, как огромен океан любви Божьей ко всем людям и ко всякой твари…

Сумасшедший?

Снова вечерами они гуляли по набережной, а оттуда направились к кладбищу. Кресты погоста тонули в зарослях мяты. В небе над старой часовней алели потеки заката. Парфианов сказал, что хитон облаков облекает солнце розоватым одеянием, словно несказанным сиянием Фавора — жертвенной кровью распятого Бога, и Насонов снова испугался, почувствовав, что теряет друга, перестаёт понимать. А тот, опершись спиной о могильную ограду, не отрывая глаз от креста, всё говорил, как ощутима, осязаема предвечность, недоумевал: «откуда мне сие?» Он словно ожил в изначальном дыхании Всевышнего, странно отмечен, знаком избранничества, милостью Божьей.

— Мой Господь… Ты знал, что будешь распят ещё до сотворения мира, — пробормотал Книжник, и Насонов испугался ещё больше, заметив его экстатический взгляд, устремлённый на крест.

Тронулся, ей-богу.

Ночью, когда Книжник спал — тихо, как сурок — Алексей вышел на балкон. Он давно маялся бессонницей, но теперь сон не шёл и от пережитого. Думать, что друг рехнулся, оснований не было, но если это не безумие, то что? Слов нет, они разнились, и Насонов, называя Книжник праведником, говорил то, что думал. Он видел своих приятелей-аспирантов и нынешних студентов, он видел преподавателей и случайных знакомых. Парфианов отличался от всех. Его считали странным и каким только не считали, но он был к Парфианову ближе других, и знал его, как полагал, лучше других. Адриан всегда мыслил критично, логично и порой зло.

Теперь же… назвать мерзавца Шелонского беднягой?! Но… Насонов похолодел. Ведь он тоже… да чего там… да, убийство… своего ребёнка… пусть бездумно… а теперь? Бедняга он теперь, чёрт возьми, конечно, бедняга, кому он такой будет нужен? И неизвестно ещё, как расплатится за всё своё Шелонский.

Жуткая логика прослеживалась. Это была не логика сумасшедшего, но та, о которой не хотелось думать. Та, в измерении которой за любую совершенную подлость или глупость приходилось платить. Ему пробило тридцать три. Насонов понимал больше, чем в университетские времена, когда год был целой эпохой. Время спрессовывалось. Он уже мог выследить последствия некоторых поступков и проследить некоторые судьбы. Да, логика проступала. И в его жизни — тоже.

Что там сказал Парфианов — «прощение — в раскаянии?» Но ведь он и раскаивается! Дурак был, конечно. Правда, для понимания этого ему понадобилось вглядеться в глаза врача, где прочитал приговор. Но ведь он всё-таки понял! Теперь понял. Книжник повернулся на диване, свалив при этом его подушку на пол, и его мерное дыхание снова слилось с тишиной весенней ночи и пением цикад за окном.