Читать «Книжник» онлайн - страница 96

Вторые — кающиеся — пришли на невероятном судьбинском сломе, на страшном бытийном ударе, сотрясшем их до основания души. Женщины, на совести которых было несколько десятков абортов, бывшие развесёлые блудницы, партийные активисты, когда-то глумившиеся над верующими и не пускавшие их в храмы, бывшие палачи НКВД, сексоты и доносчики, когда-то продававшие соседей страха ли ради иудейска, а порой и за лишние квадратные метры, тати, смершевцы, насильники и убийцы. Обессиленные и больные, лишившиеся кто — детей, кто — воровски накопленного, и почти все — возможности спать по ночам, они приползали на слёзном раскаянии и с ужасом слышали о плодах покаяния. Их они принести уже не могли и истаивали в слезах с мытаревой молитвой на устах. Их тоже можно было узнать издали — по мрачным потемневшим лицам и скорбным вздохам.

Книжник начал бредить монашеством, но увлечение его не было одобрено Илларионом. «Времена нынче не те, старчества нет, наставить некому, а тебе ничего не стоит быть монахом в миру, живёшь-то один, — совершенствуйся, Книжник, молись, читай» Адриан понимал, что он чего-то не договаривает, но допытываться не стал. Монастыри, и вправду, только восстанавливались. Но Лавра… Илларион отсоветовал и это.

— На первом благодатном порыве не строится жизнь, Адриан. Подожди несколько лет. К тому времени поумнеешь и поймёшь, что тебе нужно.

Книжник читал запоем. Иногда сам изумлялся количеству прочитанного. Как это в него входит? Ощущение Божьей любви, растворявшееся в нём, усиливало стократно. Книжник стал жалеть людей и заметил, что чем ничтожней и бесчестней был иной человек, тем больше он сожалел о нём, предвидя предстоящие ему скорби и понимая, насколько несчастный из-за затмевающих ему глаза подлости и гордыни лишён возможности постичь Истину, познать счастье.

Он любовно выбрал церковной лавке большую икону Христа, повесил над диваном так, чтобы, открывая утром глаза, видеть Господа. По ночам, когда в окно падал рассеянный лунный свет, дорогой оклад иконы отливал искристыми бликами. Сам Парфианов, заметив в любом другом чувства, подобные своим, назвал бы их любовью, но о себе сказать, что любит Господа, никогда бы не дерзнул.

Но пришедшее теперь абсолютное, полное понимание смысла и цели жизни диктовало жёсткое переосмысление прочитанного когда-то, сложившихся мнений, пристрастий, былых оценок. Теперь Парфианов быстро и безошибочно нащупал тот изначальный слом, низвержение человека с вершины духа — в бездну пошлости и ничтожества. Как в своё время иронически названная латынью «певицей» собака, как смердящая едким запахом трава была наречена амброзией, так и эта эпоха была наименована Возрождением. И воистину возродилась тогда и мерзость язычества, и дурная игра человеческого духа на понижение всех ценностей…