Читать «Казнь. Генрих VIII» онлайн - страница 140

Вновь внезапно подумал о том, слишком сильно радуясь возвращению к жизни, что ему не остаться, если он не испросит милости короля.

Но спохватился, отогнал от себя эту враждебную, время от времени соблазнявшую мысль и заговорил тем насмешливо-бойким и дружеским тоном, каким всегда говорил, чтобы не давать ей почувствовать разницу в их положении:

— Прости меня, Дороти. Я принял тебя за кентскую ведьму. Глаза так и горят, и чернющая вся.

Она бережно выпустила его, смущённо обдёрнула смятый передник и поспешила оправдаться:

— Вы не двигались, не дышали, до смерти перепугали меня!

Усмехнулся, силясь выглядеть беззаботным, чувствуя себя совершенно беспомощным рядом с ней, удивительно мужественной и молодой:

— Обещаю тебе, что это в последний раз.

Оглядываясь поспешно, отыскивая что-то глазами, женщина с беспокойством спросила:

— Я принесла вам рубашки, где же они?

Благодарно подумал, что сегодня рубашки особенно кстати, и, позабыв осторожность, беспечно воскликнул, пронизанный признательным чувством:

— Отлично, Дороти, в самый раз. Мне бы очень хотелось переодеться.

Поглощённая пропажей рубашек, не тотчас уловив тайный смысл его слов, отыскав наконец, подняла узелок и протянула ему с неловкой, но милой грацией, вдруг застыдившись чего-то:

— Ах, вот они где!

Отступил несколько в сторону, держа в руке узелок, стесняясь раздеться при ней, ломая голову, как же укрыться в этом каменном ящике, куда засадили его перед тем, как убить.

Дороти сама отвернулась, простодушно сказав:

— Я не гляжу, не гляжу.

Сбросил одежду и посмотрел при слабом огне на своё обречённое тело.

Грудь была очень худой, но костисто-широкой. Обнажённые рёбра плавно проступали сквозь тонкую гладкую кожу. Впалый живот вычерчивал силу и худобу. Один пупок, торча неуклюже, выдавал, что он истощился опасно, чрезмерно на скудных казённых харчах.

Своё здоровое, ловкое, ослабленное только долгим недоеданием тело вдруг увидел изрубленным на куски. Вместо рук кроваво чернели обрубки. Из распоротого наискось живота красным комом висели кишки.

Зябкая дрожь пробежала меж лопаток, в растерянности подержал в руке ещё тёплую власяницу, но в следующий миг со злостью швырнул её на постель и с привычной быстротой оделся в чистое, вдохнувши при этом волнующий запах дома и свежести.

Попросил, давая понять, что может обернуться к нему:

— Что там, Дороти, дома?

Женщина застенчиво обернулась, всё ещё не смея взглянуть на него, ответила, помолчав:

— Всё то же.

Зацепил последний крючок, улыбаясь тоскливо:

— Все жалеют меня? Все бранят за упрямство?

Шагнула к нему, посмотрела прямо в глаза и поправила с грустью:

— Они страдают. Страдают за вас, за себя.

Скомкал бельё, которое снял, и поспешно, стыдясь, свернул его в плотный комок, выговаривая глухо и медленно:

— Я знаю об этом... Но они не понимают меня...

Дороти напомнила примиряющим тоном:

— Им кажется, мастер, что вы губите себя понапрасну. Вы уйдёте туда, но разве это изменит что-нибудь здесь?

Философ оживился, с интересом спросил, тоже глядя ей прямо в глаза: