Читать «Драматика, или Поэтика рациональности» онлайн - страница 73

Все это, конечно, возможно, однако набор перечисленных выше идей, потенциально, заметим, бесконечный, в нашем сравнительном исследовании указывает на нечто совершенно конкретное:

Идея, в отличие от парадокса, не может быть стабильной и неизменной точкой отсчета на протяжении всей истории.

Идея не может быть инструментом, способным создать цельное произведение, и у незрелого автора при виде возможности неограниченно выбирать идеи буквально глаза разбегаются. Так появляются тексты, отдельные части которых образуются с помощью различных и статичных (!) идей по различным правилам игры (законам). Забывается, что зритель может воспринять только то, что он распознаёт. Или, в нашем случае, то, что его убедили распознать.

Начиная историю, мы неявно договариваемся, что и дальше будем рассказывать ее, используя заданный в начальной установке шифр, исходные правила. Но если вы минуту спустя меняете правила игры, извольте считаться с тем, что зритель еще некоторое время будет смотреть на происходящее, следуя формуле, обговоренной в начале. Даже если автор придумает способ, как каждый раз обратить внимание зрителя на эту смену правил, всё показанное на экране/сцене до этого момента оказывается в мусорной корзине: зритель начинает ловить жизнь, зарисованную вами, с нуля. Что еще важнее, все условия для сопереживания тоже разрушены.

Парадокс — единое правило игры, неизменное на протяжении всей истории. Только он создает среду для активного действия, а идея лишь прорастает из нее.

Чтобы проиллюстрировать и доказать вышесказанное, нам понадобятся классические произведения. Возьмем уже упомянутого «Гамлета», принца датского. Чтобы выкристаллизовать парадокс «Гамлета», можно посоветовать снова перечитать текст пьесы именно с такой целью, чтобы абстрагироваться от вековых наслоений допущений и тучи растиражированных мнений, порожденных и порождаемых тысячами исследований и постановок. После такой (нелегкой, прямо скажем) очистки текста «Гамлета» парадокс его построения становится очевидным: человек хочет быть любимым, но делает то, за что его никто не полюбит. То, что парадокс великой пьесы совершенно идентичен нашему наброску истории про рыжую Надежду, показывает не непомерные амбиции автора книги, а лишь в очередной раз подчеркивает объективное существование драматургических инструментов.

Но какой могла бы быть идея? Сформулировав парадокс принца датского, предлагаю вспомнить, присутствовала ли хоть одна из приведенных нами выше идей в какой-либо интерпретации «Гамлета», виденной вами на сцене или на экране? Вероятность утвердительного ответа, наверное, одна десятитысячная, и это при всей огромной популярности пьесы…

Однако этот феномен нисколько нельзя считать феноменальным. Ведь мы же знаем, что классика идеально приспосабливается к кодировке актуальных идей в каждой новой постановке. Мы никогда не задумываемся, как объяснить эту уникальную особенность классики: ее неуязвимость к почти что непременному искажению (часто только искажения ради) или, как говорят, степени актуализации. Что со всей очевидностью свидетельствует: в тексте есть некая невидимая стабильная основа, которую автор этих строк выразил бы так: