Ирина проснулась и встала. Зазвякала штора,являя рассветный, раскисший от влаги Литейный —дом в памятных досках напротив, огни светофораи взгляд человека из окон квартиры музейной.Он был нездоров (кутал горло), он был старомоден,похож на кого-то, с унылой бородкою клином…В таком, так сказать, петербургском (вот именно) роде…«Наверно, сотрудник музея», – решила Ирина.И вдруг она вновь ощутила сердечную жалость —желанье помочь человеку, которому худо.Ей ночью приснилась тоска и, приснившись, осталась.Теперь она знала – о чем та тоска и откуда.Сквозь дождик глухой, моросящий давно и уныло,хоть в форточку крикни, да там не услышат ни звука,и это мучением было, на сердце давило…«О боже, – Ирина подумала, – что там за мука?»«Действительно, мука, – вздохнул Николай Алексеич, —долги, корректура, цензура с охранкой в комплоте…И мыслей тщета – и ничем их не сбить, не рассеять,печальных, как барышня эта в окошке напротив…Небось, нигилистка, – подумал, – а время лихое,вот мы в нем обвыклись, а ей комом в горле, быть может…»Он даже кивнул ей, махнул ей легонько рукою.Ирина заметила это, кивнув ему тоже…А дождик все лил – незатейлив, и мелок, и робок,сбивался, частил, забывал, что́ с которого края, —два времени разных приблизив, поставив бок о бок…Лишь в городе нашем бывает погода такая!На кухне соседи вели коммунальную свару.Ирина очнулась, на службу скорей побежала.И мокрый троллейбус, кряхтя, подкатил к тротуару…А в доме напротив – Панаева в дверь постучала.Вскричала: «Ах, Коля, вон там – у подъезда – крестьяне!»Потом Николай Алексеич, увлекшись сюжетом,брался за перо, и бросал, и лежал на диване…Ирина под вечер со мной говорила об этом.И все, что в тот день – тут и там – не в пример суесловьюрассказано было, а также написано было —подсказано жалостью было, а жалость – любовью,той самой, что всех нас однажды в людей превратила.
1985
«Воробей-разбойник засвистал…»
Воробей-разбойник засвисталу плетня, в немыслимой браваде —в теплые заморские местасоловьев-разбойников спровадив.Отыскав в пожухлой лебедесемечками полную макушку —он грозил сородичей орде,он округу свистом брал на пушку.Перышки взъерошил на груди:«Чур, мое! Чур, нынче я пирую!Эй, чувырло, чур, не походи!Я тебе, чик-чик, поозорую!»Так шумел разбойник у плетня,но пора пугливых миновала —через миг там вся его родня,вся округа пела и клевала…
1986
Комарово
Дачный дом, покинутый людьми.Все, как есть, исчезли в воскресенье —с кошками, лукошками, детьми,с банками компотов и варенья…Дом еще не верит и беречьсам себя старается от пыли.В нем еще поленья помнит печь.Стены, полки, кресла не остыли.Но скользит по комнатам пустымпризрак запустенья и развала…И о чем мы, право, говорим —с нами, что ли, так же не бывало?Шелестит впотьмах какой-то сор.Вдоль забора – голоса прохожих.Дом глядит с надеждой сквозь забор —даже мало-мальски нет похожих.Только сумрак, только дождь и грязь,да под ветром пляшет, как живая —перед домом, намертво вцепясьв бечеву, – прищепка бельевая…
