Поэт Пастернак и поэт Мандельштам —при всех их различьях – ценили друг друга.То были тридцатые годы, а там,в то время – и это большая заслуга…Как в точности вышло, нам трудно сказать,но точно, что встретились два стихотворца.И стих, попросив Пастернака: – Присядь, —прочел Мандельштам про кремлевского горца.И меркнул от слов электрический свет.И эхо бежало от каждого звука —теснясь, как озноб от прочтенных газет,как страх повсеместный полночного стука…И встал Пастернак, головой покачал,от бледности ставший смуглее и выше:– Запомни, ты этого мне не читал,и я этих строчек, запомни, не слышал!И сел Мандельштам у окна, где во мглеметались шершавые крылья метели,и дырочку вдруг продышал на стекле,чтоб мы эту сцену в нее подглядели.Спросил:– Что же делать, ведь знаем, ведь ждем?Сказал Пастернак:– Оставаться поэтом…И в той телефонной беседе с вождемон помнил о встрече и медлил с ответом.Он знал, что был должен сказать, – и не мог.Он верил, что жизнь – это высшее благо,и медлил, как Гамлет, оттягивал срок —молчал, чтоб ответить устами Живаго…А вождь ухмыльнулся, когда он затих:«Боится, – подумал, – не хочется в яму,а мы тут не спи и решай все за них!» —и жизнь на три года продлил Мандельштаму…О, если б я сам эту темень сгущал!Лишь нынче наш век недомолвок лишился.И вышло, что прав был и тот, кто смолчал,И тот, кто на дерзкую правду решился…
1985
Хвостов
Когда творцы стихотворенийв трудах не ведают сомнений,нам анекдот из давних днейна ум приходит…В душной спальнойгенералиссимус опальный —прощался с жизнию своей.Уже священника призвали,и граф Хвостов в соседней залеторчал, как перст, в толпе родни —с платком в руке, шепча:«Доколе!Как жаль, что все мы в божьей воле!Бессмертны гении одни…»И думал, как напишет одуи явит русскому народусей скорбный день со всех сторон,пока завистники, зоилына эпиграммы тратят силы…«И буду – гений!» – думал он.И мысль уже текла стихами:«Тоски покрытый облаками,я о тебе, Герой…» – но тут,на парной рифме «горний-молний»,пришел слуга и тихо молвил:«Их светлость вас к себе зовут…»Среди подушек в зыбком свете —лежал кумир и благодетель.Свеча плыла. Воск пальцы жег.«Прощай, дружок! Смирись с судьбою, —сказал Суворов, – Бог с тобою,и… не пиши стишков, дружок!»У графа свет затмился разом —и, потрясен таким наказом,Хвостов поднялся, весь в слезах,и вышел вон без разговоров…Его спросили: «Что Суворов?»Он всхлипнул: «Бредит, бредит, ах…»Был граф как человек – не вредный.Но если б только знал он, бедный,живя на невском берегу,что есть в Москве птенец курчавый,что в паре с нянею лукавойлепечет первые «агу»…Вот подрастет, крыла расправити графа строчками прославит —и так и этак – то-то, брат!Желал бессмертия? Готово!…Но разве слушают Хвостовы,когда им дело говорят…
