Читать «Доктор Живаго - русский и английский параллельные тексты» онлайн - страница 13

Борис Леонидович Пастернак

The father was moving to work in Moscow, the boy had been transferred to a Moscow school. Отец переезжал на службу в Москву, мальчик переводился в московскую гимназию.
His mother and sisters had long been there, busy with the cares of readying the apartment. Мать с сестрами были давно на месте, занятые хлопотами по устройству квартиры.
The boy and his father had been on the train for three days. Мальчик с отцом третий день находился в поезде.
Past them in clouds of hot dust, bleached as with lime by the sun, flew Russia, fields and steppes, towns and villages. Мимо в облаках горячей пыли, выбеленная солнцем, как известью, летела Россия, поля и степи, города и села.
Wagon trains stretched along the roads, turning off cumbersomely to the crossings, and from the furiously speeding train it seemed that the wagons were standing still and the horses were raising and lowering their legs in place. По дорогам тянулись обозы, грузно сворачивая с дороги к переездам, и с бешено несущегося поезда казалось, что возы стоят не двигаясь, а лошади подымают и опускают ноги на одном месте.
At big stations the passengers rushed like mad to the buffet, and the setting sun behind the trees of the station garden shone on their legs and the wheels of the cars. На больших остановках пассажиры как угорелые бегом бросались в буфет, и садящееся солнце из-за деревьев станционного сада освещало их ноги и светило под колеса вагонов.
Separately, all the movements of the world were calculatedly sober, but as a sum total they were unconsciously drunk with the general current of life that united them. Все движения на свете в отдельности были рассчитанно-трезвы, а в общей сложности безотчетно пьяны общим потоком жизни, который объединял их.
People toiled and bustled, set in motion by the mechanism of their own cares. Люди трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных забот.
But the mechanisms would not have worked if their chief regulator had not been a sense of supreme and fundamental carefreeness. Но механизмы не действовали бы, если бы главным их регулятором не было чувство высшей и краеугольной беззаботности.
This carefreeness came from a sense of the cohesion of human existences, a confidence in their passing from one into another, a sense of happiness owing to the fact that everything that happens takes place not only on earth, in which the dead are buried, but somewhere else, in what some call the Kingdom of God, others history, and still others something else again. Эту беззаботность придавало ощущение связности человеческих существований, уверенность в их переходе одного в другое, чувство счастья по поводу того, что все происходящее совершается не только на земле, в которую закапывают мертвых, а еще в чем-то другом, в том, что одни называют царством Божиим, а другие историей, а третьи еще как-нибудь.
To this rule the boy was a bitter and painful exception. Из этого правила мальчик был горьким и тяжелым исключением.
His mainspring remained a sense of care, and no feeling of unconcern lightened or ennobled it. Его конечною пружиной оставалось чувство озабоченности, и чувство беспечности не облегчало и не облагораживало его.
He knew he had this inherited trait and with self-conscious alertness caught signs of it in himself. Он знал за собой эту унаследованную черту и с мнительной настороженностью ловил в себе ее признаки.
It upset him. Она огорчала его.
Its presence humiliated him. Ее присутствие его унижало.