Читать «Двое и война» онлайн - страница 62

Такая любовь!

Станку и металлу тоже нужна любовь, иначе обрывается песня мотора, он стонет надсадно, урчит болезненно, рывками. И грохаются на пол никому не нужные детали — брак…

«Тронутая… Да что они понимают, эти пигалицы? Разве у них — любовь? Ходят с парнями в обнимку, целуются на глазах у всех. А любовь не терпит чужих взглядов. Растасканная ими, облепленная холодными клейкими ухмылками, она теряет самое дорогое. Любовь — это только двое, и никого больше…»

На улице холодно. Оранжево-желтое, похожее на большой апельсин солнце, закатываясь за деревья, еще больше подчеркивает тоскливую черноту их костлявых силуэтов.

Кран таскает из обнаженных черных ям выкорчеванные деревья. Завод-громадина и город теснят тайгу, вгрызаются в нее улицами новых домов. И это — тоже История.

Елене Павловне жалко деревья, но то, что город растет, ширится, украшается новыми зданиями, проспектами, огнем неоновых реклам, радует ее. «Сложен человек, — думает она. — Одно жалко, другое приятно. А то и другое как два резака у ножниц. Отыми один — ножниц не станет…»

7

Зоя и Вася после работы заходят в садик за детьми. Елена Павловна заглядывает в холодильник: хватит ли творогу и есть ли сыр? На ужин решено пить чай с бутербродами и есть творог. Творог — это, говорят, полезно.

По радио Зыкина поет «Солдатскую вдову». «Про меня песня, хоть я и не солдатская вдова», — думает Елена Павловна, нетерпеливо поглядывая в окна и ожидая внуков. Внуки — это больше, чем дети. Никогда не дрожала она так за Зойку, как дрожит за них.

— Московское время — семнадцать часов, — доносится из репродуктора. — Начинаем передачу…

Она ходит по дому, выглядывает в окна.

— Ну скоро они?

И вдруг улавливает слова передачи — о войне, о танкистах. Она включает репродуктор на полную мощность, садится, подвинув кресло поближе, и слушает.

Передача — об экипаже, промчавшемся по занятому врагом Минску. Рассказывают очевидцы. Сначала те, которые видели «тридцатьчетверку» с перебитой гусеницей и ее экипаж, меняющий разбитые траки, на окраине, когда фашисты уже въезжали в город. Они не стреляли по танку, считая его захваченным и не подозревая, что четверо членов экипажа вздумают сопротивляться. Но тех из них, кто попытался приблизиться к машине, один из танкистов прижал к земле огнем вытащенного на башню пулемета и держал, пока товарищи натягивали гусеницу.

Гитлеровцы кричали что-то издевательское, хохотали — они и не торопились: русские сами сдадутся. Положение-то безвыходное. Но танкисты не собирались сдаваться. Натянув гусеницу, они юркнули в машину, захлопнули люки, и она помчалась — через канавы, через укрытия, в которых лежали не успевшие что-либо сообразить фашисты. Вот она вылетела на шоссе, ведущее в город, понеслась по нему, обгоняя фашистскую колонну.

Гитлеровские офицеры и солдаты, вероятно, принимали ее за свой боевой трофей. А может быть, тоже не успевали ничего сообразить, потому что мчалась она на полном газу и, мелькнув при обгоне, скрывалась далеко впереди, исчезала из поля зрения.