Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 220

— Давай не будем продавать сейчас Мишку, уйду — и продашь, я и знать не буду, — только просил он Клавдию.

— Нет, дета, без тебя я потом с ним не справлюсь. Закатает и убегет.

— Тогда я сам отвезу его.

— А как же, до последней минуты целование будет!

Но очень скоро появилась вечером мать, они с Клавдией пошли к Мишке в стойло, долго шептались там, и Валерка понял, что за его спиной сговорились и Мишкин век кончается.

Погода все время менялась. То начинал сеять нехолодный дождик и быстро наливало бочки, то небо вздымалось и голубело. Проснулся как-то Валерка, а солнце уже испятнало стены, дверь, белую печку — пестро и весело. Часов семь, наверное, было. «Встает красное солнышко и садится солнышко красное» — очень точное выражение для таких дней, — решил Валерка, потягиваясь. Сперва красная заря над лесом, потом красный шар оторвется, поплывет, простелив по пруду красную дорожку, выше, выше — и вот уже ослепительно белое, смотреть невозможно, и такое же ослепительно белое в пруду — два солнца глядят друг на друга.

Странное пришло время. В школу бежать не надо, выведи Мишку и делай что хочешь: листай «Крокодил», а то припусти на речку — угри появились по метру (Серенька Пудов поймал, сфотографировал). Баба Кланя через день ватрушки печет, будто можно наесться на два года вперед.

Валерка оделся, выскочил на мост. Было сильно свежо, над крышей орали грачи, собираясь в стаи. И еще какой-то надрывный донесся звук — никак, журавли? Журавли летели восьмого сентября — Валерка думал, насовсем улетают, а баба сказала — на болота собираются, на совещание, уговариваться, каким путем лететь. Так, значит, и есть.

Он скатился с крыльца и успел удержать взором серенькую плачущую нитку, таявшую в голубизне. Проводил, огляделся и ахнул: вчера еще смотрел орехи и орешник стоял зеленый, а сегодня весь светился бледным желтым светом, как гигантский фонарь. И березы совсем сквозные, тонкие ветви свешивались, шевелились, и каждый золотенький листик был отдельно — кружева золотые!

У дома Алевтины горели костры ярко-рыжих лиственниц. Дубок у пруда отсвечивал медью. Заржавело чернобылье на пустом плане перед домом Марии Артемьевны, растопырились, пожелтели черемухи, а в палисадниках занимались огнем, алели кусты черноплодной рябины, вишенки-рябинки-калинки — словно полоскались невиданные цветы. Трава уже не росла, но еще подсвечивала зеленью золотистый мир.

Валерка привязал Мишку. Играли на солнышке наваленные березовые поленья, наколотые вчера, — надо бы уложить в поленницу; пахло свежей древесиной от привезенных с пилорамы обрезков, сухих и обветренных — Юрка расстарался, а что баба Кланя одна с ними сделает? Еще капусту надо стаскать с огорода, нарубили груду — бело-зеленые кочаны грязные, в улитке все, в червяках — дождей-то сколько было. Глядел Валерка и думал, что скоро уедет, и орешника ему было жалко почти как Мишку.

И вдруг увидал на лавочке у палисадника мать, курившую с Михаилом Зайцевым и Свиридовым.

— Клавдя-то дома? — спросила она, повернув к нему розовое, невнятное лицо.