Читать «Вспоминательное» онлайн - страница 3

Муравьиное

Наш мир был юн и жесток — мы были юны и жестоки, на лекциях ты рисовал тела обнажённых дев, а я на песке вела замки, мосты, дороги, и в жерле львиного зева жил муравьиный лев. Он пожирал живьём зашедших за край букашек, а я всерьёз опасалась, что лев очень много ест, но взгляд фасеточных глаз надменен был и вальяжен, и я покорно несла по жизни свой тяжкий крест. Мой жертвенный коробок был ужасом мух наполнен. Я жрица была, он — бог, дарующий в жвалах смерть. Нуждался ли он во мне? Вопрос, безусловно, спорный, но стоит ли смысл искать, когда тебе только шесть? Я поклонялась тогда прозрачным ячейкам крыльев, и сердце срывалось вниз, когда прикасалась к ним, и я умащала их отборной цветочной пылью, и бог принимал мой дар, воистину терпелив. А в мире, таком большом, мололись зерно и будни, в набросках корявых «ню» читалась в грядущем я. Но ты-то пока не знал — свободен ещё и блуден, а мне муравьиный лев был центром всего бытия. Я выросла, ты созрел, пришёл к пониманью сути, а я приняла давно, что каждый из нас — термит. ...С учётом моих заслуг и скормленных мушьих судеб, когда забредём за край — как думаешь, пощадит?

Всем нам, зашедшим далеко

Всех нас, зашедших далеко за край мифического счастья, вскормили тёплым молоком с добавкой нежного участья. И были мы тогда малы, носили майки и колготки, ломали механизм юлы, лупили в днище сковородки. Мир был огромен и открыт и для познания доступен, и не был вычерпан лимит чудес и макаронин в супе, а гормональный дикий шквал дремал тихонечко под спудом, и ты в семь вечера зевал, и я спала лохматым чудом. А нынче — что-то не до сна, гнетёт избыток кофеина. Моя волшебная страна, ты вечно пролетаешь мимо, и мне, ушедшей далеко за призраком пустой надежды, сейчас не видно маяков — хотя их не было и прежде. Нам всем, потерянным в себе, уже не светит, и не греет алмазный блеск седьмых небес под песни ветреных апрелей.

О памяти

Память странно устроена: одно хранит до конца, до «тоннельного» зрения, до ощущенья Отца рядом «ныне, и присно, и вовеки», а другое, которое суетливые человеки считали важным ещё вчера — то, что на деле тлен, вербальный мусор, чужая игра — теряет побуквенно в течение часа.

...Помню диванчик, обтянутый канифасом; вечно сонную кошку по имени Мяо, свернувшуюся калачом; запах горячей сдобы и свежесваренного какао; подагрические охи старого шкафа; обтянутый бежевой замшей альбом, хранящий в картонных ладонях страниц время, зафиксированное в стабильной форме: в прядях младенческих тонких волос и поблёкших фото — все это в совокупности представляло собой дом, который построил кто-то, давно ушедший, для одной из Богом целованных женщин, умевших любить... Женщина, чьего имени не сохранила моя безответственная во все времена память, была седа, величественна и красива особой, теперь уже утраченной красотой.