Читать «Вспоминательное» онлайн

Ирина Валерина

ВСПОМИНАТЕЛЬНОЕ

Первооткрывательское

Хлеба насущные цвели, в тон василькам носились платья. Год первый вышивался гладью, и утро с запахом оладий влекло меня на край земли. Да, край земли тогда был близко, но тесен был манежный плен — хоть я до маминых колен и доросла, до перемен не доросла ещё Ириска. Что ж, в утешители призвав нос целлулоидного зайца — а чем в манеже утешаться? — точила зуб на домочадцев и думала, как мир неправ. Ведь я тогда постичь могла закон земного притяженья — и был разломанным печеньем пол заманежья сплошь усеян, но вновь сердитая метла внеся по-быстрому поправки, сметала начисто мой труд. Я поняла потом — не ждут моих открытий. Мир зануд — «сиди в манеже и не мамкай!» Но время шло, и я росла, учась по ходу притворяться — хоть тяжек груз цивилизаций, но детству свойственно смеяться — и, в общем, выросла мила. А вскоре тягостный манеж преодолён был между делом. Мир показался твёрдым телу, но тело оказалось смелым, и не подавлен был мятеж. Я помню этот сладкий миг прорыва за черту запрета — потом ни поцелуй брюнета, ни дым от первой сигареты того триумфа не затмил. Там за порог звала судьба, дышало небо васильково, мне, низвергающей основы, мир открывался гранью новой, и спели жёлтые хлеба...

Пчёлы

У прадеда были дети. Сначала их было много, но к возрасту патриарха остались лишь дочь и сын. У прадеда были пчёлы — он был для них добрым богом, и часто терялись пчёлы в пространствах его седин. Младенец, без года ангел, мой брат, вызволял их смело из дебрей колючих прядей взлохмаченной бороды, и мама — почти девчонка — тревожилась и немела, не зная ещё касаний прожорливой пустоты. А прадед смеялся басом и целовал ладошку, и пах молоком и мёдом день старшего из мужчин, но время брело к закату, серело ничейной кошкой и вышло совсем в итоге к полудню сороковин. Я видела бы всё это, когда родилась бы прежде, чем прадед мой лёг на лавку и сделал последний вдох, но, выждав четыре года, поймал меня частой мрежей в бездонной пучине света уже не пчелиный бог. Нет брата, а я осталась — не лучший хранитель рода, во мне много слов и хлама и мало родной земли, но видела — шёл мой прадед по мостику над Смородой. ...А может, не шёл он вовсе, а пчёлы его несли?..

Снегири

Корми синиц, синицы — суть зимы. Конечно, сцену делают детали, но снегири давным-давно пропали, и некому их вспомнить, горемык. А я, представь, всё помню, как вчера: мой третий год, и хрусткий снег, и санки, и злой мороз, и мама спозаранку меня везёт, а времена утрат так далеки, что кажется — не тронут, пройдут по краю, мимо, стороной... Сижу, мотаю круглой головой: платок, две шапки... Тощие вороны в борьбе за корку; полутьма и свет — в ряду фонарном прочерки морзянки, а рукавички так пропахли манкой, что хочется не есть её вовек. И тяготит утерянный совочек — а без совочка как, скажи, зимой? Но вспыхнут вдруг, не виданные мной, в рябинных пальцах алые комочки. И я в порыве: «Ма-маа! Пасматли! А это кто?» — и сердце бьётся шало. И смотрит мама, после, одеяло поправив: «Вот смешная... Снегири...»