Читать «Великая ложь. Теория любви: мифы и реальность.» онлайн - страница 63

Дикари и аристократы

Сведения о нравах и обычаях первобытного общества исключительно важны для понимания половой морали вообще и сущности любви в частности. К сожалению, от них часто пытаются отмахнуться, основываясь на высокомерных соображениях: что за дело нам, цивилизованным людям, до обычаев каких-то там дикарей, полуобезьян.

При этом незаметным образом совершается мысленное мошенничество, когда дикарь сопоставляется в голове с аристократически изысканным героем романа или сериала, хотя влюбляются не только изысканные аристократы. Весьма завидными любовниками во все времена считались военные. Представим себе их образ жизни: маршировка, караул, в свободное время — пьянка и бордель, грубость и полное невежество. Далеко ушел такой «герой» своим интеллектом от дикаря, который и воин, и охотник, и в джунглях как у себя дома, и лодку смастерит, и танцует вместе со всеми, и все мифы-предания наизусть знает? Так называемый цивилизованный человек и так называемый дикарь — просто-напросто специалисты в разных областях. В городе среди электрических приборов и автомобилей дикарь будет выглядеть смешно и жалко, но точно так же будет выглядеть цивилизованный человек в джунглях.

Что же касается нравственных качеств… Представления о дикарях формируются обычно по приключенческим романам и развлекательным фильмам. Дикарь, если попытаться представить его по таким «источникам», получается кровожадным и жестоким: ему бы только снять скальп или съесть путешественника; рядом с благородным белым человеком он выглядит одновременно наивным и по животному хитрым; его отношения с женщинами основаны на грубой силе: возжелал, схватил за волосы, поволок и т.п.

Однако, пожившие среди неиспорченных «цивилизацией» дикарей рисуют совсем другие картины. К. Леви-Стросс, выдающийся французский ученый-этнограф, писал: «Вождь тарунде, лет тридцати, был столь же умен, как и его коллега, но по-иному. Вождь ваклитису произвел на меня впечатление человека очень осмотрительного и находчивого, он постоянно обдумывал какую-нибудь выгодную комбинацию. Тарунде же нельзя было назвать человеком дела, это был скорее созерцатель, наделенный поэтическим умом и чувствительностью. Он отдавал себе отчет в упадке своего народа, и это окрашивало его речь меланхолией...

Его любопытство к нашим нравам и к тем, которые мне удалось наблюдать в других племенах, ничуть не уступает моему. С ним этнографическая работа никогда не бывает односторонней. Он понимает ее как обмен сведениями и с интересом воспринимает все, что я ему сообщаю. Часто он даже просит у меня — и заботливо хранит — рисунки, на которых изображены украшения из перьев, головные уборы, оружие, какие я видел у ближайших или отдаленных племен».

А ведь оба племени, о которых упоминает здесь автор, — тарунде и ваклитису — находились на одной из самых низших ступеней развития: бродячие охотники и собиратели.