| The faith for which they, with satisfaction and great self-complacency, were ready to suffer is incontestably a strong faith, but it resembles well-worn clothes, covered with all kinds of dirt, and for that very reason is less vulnerable to the ravages of time. | Вера, за которую они не без удовольствия и с великим самолюбованием готовы пострадать,-это, бесспорно, крепкая вера, но напоминает она заношенную одежду,- промасленная всякой грязью, она только поэтому малодоступна разрушающей работе времени. |
| Thought and feeling become accustomed to the narrow and oppressive envelope of prejudice and dogma, and although wingless and mutilated, they live in ease and comfort. | Мысль и чувство привыкли к тесной, тяжелой оболочке предрассудков и догматов и хотя обескрылены, изуродованы, но живут уютно, удобно. |
| This belief founded on habits is one of the most grievous and harmful manifestations of our lives. Within the domains of such beliefs, as within the shadows of stone walls, anything new is born slowly, is deformed, and grows ansemic. | Эта вера по привычке - одно из наиболее печальных и вредных явлений нашей жизни; в области этой веры, как в тени каменной стены, всё новое растет медленно, искаженно, вырастает худосочным. |
| In that dark faith there are very few of the beams of love, too many causes of offense, irritations, and petty spites which are always friendly with hatred. | В этой темной вере слишком мало лучей любви, слишком много обиды, озлобления и зависти, всегда дружной с ненавистью. |
| The flame of that faith is the phosphorescent gleam of putrescence. | Огонь этой веры - фосфорический блеск гниения. |
| But before I was convinced of this, I had to live through many weary years, break up many images in my soul, and cast them out of my memory. | Но для того, чтобы убедиться в этом, мне пришлось пережить много тяжелых лет, многое сломать в душе своей, выбросить из памяти. |
| But at the time when I first came across these teachers of life, in the midst of tedious and sordid realities, they appeared to me as persons of great spiritual strength, the best people in the world. | А в то время, когда я впервые встретил учителей жизни среди скучной и бессовестной действительности,- они показались мне людьми великой духовной силы, лучшими людьми земли. |
| Almost every one of them had been persecuted, put in prison, had been banished from different towns, traveling by stages with convicts. They all lived cautious, hidden lives. | Почти каждый из них судился, сидел в тюрьме, был высылаем из разных городов, странствовал по этапам с арестантами; все они жили осторожно, все прятались. |
| However, I saw that while pitying the "narrow spirit" of the Nikonites, these old people willingly and with great satisfaction kept one another within narrow bounds. | Однако я видел, что, жалуясь на "утеснение духа" никонианами, старцы и сами охотно очень, даже с удовольствием, утесняют друг друга. |
| Crooked Pakhomie, when he had been drinking, liked to boast of his wonderful memory with regard to matters of the faith. He had several books at his finger-ends, as a Jew has his Talmud. He could put his finger on his favorite page, and from the word on which he had placed his finger, Pakhomie could go on reciting by heart in his mild, snuffling voice. | Кривой Пахомий, выпивши, любил хвастаться своей поистине удивительной памятью,-некоторые книги он знал "с пальца",- как еврей-ешиботник знает Талмуд,- ткнет пальцем в любую страницу, и с того слова, на котором остановится палец, Пахомий начинает читать дальше наизусть, мягоньким гнусавым голоском. |
| He always looked on the floor, and his solitary eye ran over the floor disquietingly, as if he were seeking some lost and very valuable article. | Он всегда смотрит в пол, и его единственный глаз бегает по полу так тревожно, точно ищет нечто потерянное, очень ценное. |
| The book with which he most often performed this trick was that of Prince Muishetzki, called | Чаще всего он показывал этот фокус на книге князя Мышецкого |
