Читать «В людях - русский и английский параллельные тексты» онлайн - страница 215

Максим Горький

I said something, making some confused objections, but he explained calmly: "People who have more than is necessary are easily amused, but sometimes, when they want to play a trick on some one, it turns out not to be fun at all. It doesn't come off as they expected. Я что-то говорю, возмущенно ругаюсь, но он спокойно объясняет: - Люди сытые, всем довольны; ну, иной раз хочется пошутить, а не выходит у них шутка, не умеют будто.
Merchants are brainy people, of course. Люди серьезные, торговые, конешно.
Commerce demands no little cleverness, and the life of clever persons is very dull, you see, so they like to amuse themselves." Торговля требует немалого ума; умом жить, поди-ка, скушно, вот и захочется побаловать.
Beyond the prow, all in a foam, the river rushed swiftly. The seething, running water was audible, the dark shore gliding slowly along with it. За кормою, вся в пене, быстро мчится река, слышно кипение бегущей воды, черный берег медленно провожает ее.
On the deck lay snoring passengers. Among the benches, among the sleeping bodies, a tall faded woman in a black frock, with uncovered gray head, moved quietly, coming towards us. The stoker, nudging me, said softly: "Look - she is in trouble!" На палубе храпят пассажиры, между скамей -между сонных тел - тихо двигается, приближаясь к нам, высокая сухая женщина в черном платье, с открытой седой головою, - кочегар, толкнув меня плечом, говорит тихонько: - Гляди - тоскует...
And it seemed to me that other people's griefs were amusing to him. И мне кажется, что чужая тоска забавляет его.
He told me many stories, and I listened greedily. I remember his stories perfectly, but I do not remember one of them that was happy. Рассказывал он много, я слушал его жадно, хорошо помню все его рассказы, но не помню ни одного веселого.
He spoke more calmly than books. In books, I was often conscious of the feelings of the writer, - of his rage, his joy, his grief, his mockery; but the stoker never mocked, never judged. Nothing excited either his disgust or his pleasure to any extent. He spoke like an impartial witness at a trial, like a man who was a stranger alike to accuser, accused, and judge. Он говорил более спокойно, чем книги, - в книгах я часто слышал чувство писателя, его гнев, радость, его печаль, насмешку. Кочегар не смеялся, не осуждал, ничто не обижало его и не радовало заметно; он говорил, как равнодушный свидетель перед судьей, как человек, которому одинаково чужды обвиняемые, обвинители, судьи...
This equanimity aroused in me an ever-increasing sense of irritated sorrow, a feeling of angry dislike for Yaakov. Это равнодушие вызывало у меня всё более злую тоску, будило чувство сердитой неприязни к Якову.
Life burned before his eyes like the flame of the stove beneath the boilers. He stood in front of the stove with a wooden mallet in his pock-marked, coffee-colored hands, and softly struck the edge of the regu - lator, diminishing or increasing the heat. Жизнь горела перед ним, как огонь в топке под котлами, он стоял перед топкой с деревянным молотком в корявой медвежьей лапе и тихонько стучал по крану форсунки, убавляя или прибавляя топлива.
"Hasn't all this done you harm?" - Обижали тебя?
"Who would harm me? - Кто ж меня обидит?
I am strong. You see what blows I can give!" Я ведь сильный, как дам раза!..
"I am not speaking of blows, but has not your soul been injured?" - Я не про побои, а душу - обижали?
"The soul cannot be hurt. The soul does not receive injuries," he said. - Душу нельзя обидеть, душа обиды не принимает, - говорит он.