Читать ««На пороге как бы двойного бытия...». О творчестве И. А. Гончарова и его современников» онлайн - страница 190
Михаил Отрадин
Один из примеров — стихотворение «Ниобея»:
Вы, боги, всесильны над нашей судьбой,
Бороться не можем мы с вами;
Вы нас побиваете камнем, стрелой,
Болезнями или громами…
Но если в беде, в униженье тупом
Мы силу души сохранили,
Но если мы, павши, проклятья вам шлем, — Ужель вы тогда победили?
На этой стадии развития сюжет стихотворения можно определить как трагический стоицизм героини перед лицом роковой силы (вспомним «Два голоса» Ф. И. Тютчева). Психологическая убедительность в дальнейшей разработке сюжета достигается именно потому, что Апухтин показывает не только, говоря словами Аполлона Григорьева, « непреклонное величие борьбы» героини, и после гибели семи сыновей не склонившейся перед богиней, но и ее слабость, страх, отчаяние, безмерное страдание, вынести которое — не в силах человека: беспощадная Латона погубила и дочерей Ниобеи:
Стоит Ниобея безмолвна, бледна. Текут ее слезы ручьями…
И чудо! Глядят: каменеет она
С поднятыми к небу руками.
Одно из самых известных произведений Апухтина — «Сумасшедший». В русской литературе (от Пушкина до Чехова) сумасшествие героя мотивировалось по-разному — чаще всего столкновением с роковыми силами или социальными причинами. У Апухтина объяснение переводится в психологическую, точнее натуралистическую плоскость: виноват не рок, не жестокая жизнь, а дурная наследственность[513].
Но все-таки… за что? В чем наше преступленье?
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства, —
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства!..
Страдание в художественном мире Апухтина — это знак живой жизни. Насыщенное страстями существование («Кто так устроил, что страсти могучи?») обрекает человека на страдание. Но отсутствие страстей и, следовательно, страдания — признак омертвелой, механистичной жизни.
Бьются ровно наши груди,
Одиноки вечера… Что за небо, что за люди. Что за скучная пора!?
В описании цепенеющей, исчерпавшей себя жизни появляется у Апухтина образ «живого мертвеца». Он встречался в русской поэзии и ранее. Но показательным оказывается не совпадение, а отличие в толковании образа. Так, если у Полежаева «живой мертвец» — герой, «проклятый небом раздраженным», который противостоит всему земному демонической силой, то у Апухтина — это человек, утративший земные чувства: способность любить и страдать.
И опять побреду я живым мертвецом… Я не знаю, что правдою будет, что сном!
Что в поэтическом мире Апухтина противостоит, что может противостоять жестокости жизни, в которой человек обречен на «сомненья, измены, страданья»? Прежде всего — память. Пожалуй, можно говорить об особом типе апухтинских элегий — элегии-воспоминании («О Боже, как хорош прохладный вечер лета…», «Над связкой писем», «Прости меня, прости!», «Когда в душе мятежной…»). У апухтинского лирического героя главное в жизни — счастье, радость, взаимная любовь — обычно в прошлом. Наиболее дорого, близко то, что уже ушло, что отодвинуто временем. Событие или переживание, став прошлым, отделенное временнóй дистанцией, становится герою Апухтина понятнее и дороже. Так, лирический герой стихотворения «Гремела музыка, горели ярко свечи…», только оказавшись вдали от «нее», оглянувшись на их встречу, которая уже в прошлом, понял (как господин NN, герой тургеневской «Аси») главное:
