Читать ««На пороге как бы двойного бытия...». О творчестве И. А. Гончарова и его современников» онлайн - страница 189

Не знали те глаза, что ищут их другие,        Что молят жалости они. Глаза печальные, усталые, сухие,  Как в хатах зимние огни!

(«В театре»)

Сравнение, которым заканчивается стихотворение, оказывается таким ярким и запоминающимся потому, что оно возникает на фоне традиционных, привычных образов.

Один из постоянных мотивов Апухтина — да и других поэтов тех лет — страдание. О постоянном и неизбывном страдании он начал писать еще в юности.

Я так страдал, я столько слез

Таил во тьме ночей безгласных,

Я столько молча перенес

Обид, тяжелых и напрасных;

Я так измучен, оглушен

Всей жизнью, дикой и нестройной… («Какое горе ждет меня?», 1859)

Мотив, лично столь близкий Апухтину, пришелся не ко времени в 1860-е годы. Погружение в собственные страдания тогда не поощрялось, ждали стихов о страданиях «других», социально униженных, оскорбленных. А у Апухтина страдания обычно имеют не конкретносоциальный, а бытийный смысл. «Человек, — писал П. Перцов, — является в стихах Апухтина не как член общества, не как представитель человечества, а исключительно как отдельная единица, стихийною силою вызванная к жизни, недоумевающая и трепещущая среди массы нахлынувших волнений, почти всегда страдающая и гибнущая так же беспричинно и бесцельно, как и явилась»[510]. Если убрать из этого вывода излишнюю категоричность и не распространять его на всё творчество Апухтина, то, по сути, он будет справедлив.

Наиболее подробно о страдании как неизбежной участи человека сказано в апухтинском «Реквиеме». Человеческая жизнь предстает в этом стихотворении как цепь необъяснимых, роковых несправедливостей: «любовь изменила», дружба — «изменила и та», пришли зависть, клевета, «скрылись друзья, отвернулися братья». Апухтин говорит о том дне, когда в герое «шевельнулись впервые проклятья». Эта строка отсылает к известному стихотворению Некрасова «Еду ли ночью…» Шевельнувшиеся проклятья в некрасовском герое — знак зародившейся в нем потребности социально мыслить о жизни, понять, кто в этом мире, в этом обществе виноват в страданиях людей39. В апухтинском стихотворении слова о шевельнувшихся проклятьях — сетование по поводу несправедливого и жестокого миропорядка: речь вообще о судьбе человека на земле. Но в протесте Апухтина нет лермонтовских масштабности и страсти. Поэтому его конфликт с несправедливым миром — не бунт, а жалоба. Верно, хотя и с излишней резкостью, сказал об этом Андрей Белый: «Огненная тоска Лермонтова выродилась в унылое брюзжание Апухтина»[511].

Но в раскрытии темы страдания у Апухтина далеко не всё свелось к «брюзжанию» и жалобам.

Когда-то В. Шулятиков с упреком писал о поэтах 1880-х годов, что они, обращаясь к «проклятым вопросам», «с легкостью волшебников превращают социальные антитезы в психологические»[512]. Критик придал этому выводу узкий оценочный смысл. Подмеченная им черта дейс твительно была присуща поэзии тех лет, но не всегда свидетельствовала о ее ущербности. Так, если масштаб «психологических антитез», выбираемых Апухтиным, соответствовал строю чувств и переживаний современного человека, — он достигал значительных художественных результатов.