Читать «Microsoft Word - ЛЕВ АННИНСКИЙ» онлайн - страница 65
Administrator
органичной для Мандельштама интонацией стиха. У него изначально не было
"музыки", у него было - "клекотанье": скрип, щебет, свист, щелк. Шипенье
раскаленного смысла, погружаемого в косную жижу жизни. Колючее
сопротивление хрупкого и ломкого. Одышка бегущего, астматический спазм, судорога выживания. Совпало! "Вывихнулось" - и дало потрясающий взлет
поэзии. Только неясно, каким чудом. То ли издевательская абракадабра веку
назло, то ли мистерия высокого безумия, вживающегося в антилогику: У реки Оки вывернуто веко,
Оттого-то и на Москве ветерок.
У сестрицы Клязьмы загнулась ресница,
Оттого на Яузе утка плывет.
В огороде бузина - в Киеве дядька? Но и в глухом Киеве-Витоже не
спрячешься: уходящие дядьки в шинелях кричат: "Мы вернемся еще -
разумейте..." Нигде не спасешься: ни в излюбленной Европе ни в вожделенной
Италии:
В Европе холодно. В Италии темно.
Власть отвратительна, как руки брадобрея.
Во тьму погружена не только "советская ночь" - мирозданье сломалось. Мрак
безвыходен. Не убежать.
Ну, тогда - вжиться? Это лихорадочный порыв, тем более отчаянный, что
охватывает человека, который хотел жить среди "повелевающих светил", не
снисходя ни к какой современности, и еще недавно заявлял: я вам не
современник! Промолчав пять лет, он сламывается. Он заявляет с
демонстративной, почти декоративной (а может, полуиздевательской?) уверенностью: "Пора вам знать: я тоже современник, я человек эпохи
Москвошвея,- смотрите, как на мне топорщится пиджак, как я ступать и
говорить умею".
И еще страшнее, еще рискованнее:
Люблю шинель красноармейской складки -
Длину до пят, рукав простой и гладкий
И волжской туче родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.
Нет, ни обмануться, ни обмануть эпоху не удается. Ни ступать, ни говорить, как надо, он не умеет. Выйдя из "Шинели" Гоголя, невозможно уйти в шинель
красноармейца, она же шинель Генсека. Ни в скатку, ни в рукав.
Страница 78
Самое же страшное - не это колотящееся существование под дверью. Самое
страшное - когда выпадает шанс действительно вселиться в эту реальность.
Вселившись после длительного бездомья в "квартиру" (
Тот с хасидской лучезарностью роняет:
- Ну, вот, теперь и квартира есть - можно писать стихи...
Ни одна пролеткультовская глупость, ни одна напостовская подлость не
приводила Мандельштама в такую ярость, как эта наивно-счастливая фраза.
Будь она проклята...
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть...
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель
Достоин такого рожна...
До "рожна" остается уже - чуть-чуть. На рожон Мандельштам напарывается -
в том самом ноябре 1933 года, едва вселившись в "квартиру". Стены тонки, речи
сквозь них слышные, попадают в адское Зазеркалье.
В роковом стихотворении, которое в конце концов свело его в могилу, вся
суть - в первых двух строчках. Как заметил С. Аверинцев, тут все выражено и
