Читать «Microsoft Word - ЛЕВ АННИНСКИЙ» онлайн - страница 112

попало и умирают «на московских изогнутых улицах». Фигура скандалиста и хулигана, увенчавшая лирику Есенина в пору ее расцвета, — продолжение этой неприкаянности.

Русь у Есенина не работает. Она гуляет и горюет. Тут — предвечная мелодия и

предсказанный финал.

Мало некрасовского в этой мелодии, много кольцовского; ни намека на заунывный

тягловый стон, зато бездна простора. Главное желание — все бросить; главное чувство

— плач по брошенному. В кольцовской кудрявой удали прорезается чисто-есенинское

отчаяние.

А месяц будет плыть и плыть,

Роняя весла по озерам,

И Русь все так же будет жить,

Плясать и плакать под забором.

Русь — грустная песня. Русь — черная монашка. Русь — горькая загадка. Вот-вот

умрет, хочет умереть, готовится умереть. Обаяние и тайна есенинской «Руси» — в тихо

лучащемся «отсутствии». Исчезновение неизбежно, но «что-то» остается. «Что» —

непонятно. «Гибни, край мой, гибни, Русь моя». Гибель непонятным образом

свидетельствует о жизни и странным образом ее обусловливает. Чисто есенинское, немыслимое ни у кого живое умирание:

Я знаю, ты умереть готова.

Но смерть твоя будет жива.

Нет внутренне-ясной идеи у этого бытия, серебрящегося на грани черноты.

Начисто отсутствует, например, осознание «славянства». Один раз помянуто — в

речи Пугачева, вскользь: скорее речевая краска, чем мысль. Не только Некрасов, но и

Тютчев отсутствует в генной памяти. Русь не имеет внутри себя центра; скорее это

свято место, которое пустеет и восполняется. Из России БЕГУТ. Калмыки бегут к

монголам и китайцам, а казаки, вместо того, чтобы удерживать, — ЗАВИДУЮТ

бегущим: сами бы с радостью ударились в кочевье. Для нынешних читателей строки о

распаде России, из которой рвутся прочь попавшие в ее объятья народы, — почти

газетная злободневность, но для Есенина, невзначай воспроизведшего подобный спор в

Страница 135

«Пугачеве», он не имеет глубинного смысла. Державы ему не жаль, держава — белая, господская, дворянская. Пугачева — жаль, но ему помочь невозможно, потому что в

его вольнице — тоже гибель. Возникает своеобразный баланс тупиков: прокляты те и

эти; а если кто-то в драке прав, то он звереет так же, как неправый. Впрочем, неправый

при этом внутренне свят так же, как и правый.

Интересно, что образ «черни» — отсутствует. Именно ОБРАЗ, потому что «чернь»

как ПОНЯТИЕ, имеющее узкий сословный смысл, в «Пугачеве» проскальзывает. Но

никогда Есенин не называет этим словом тех убийц и воров, бродяг и странников, скитальцев и хулиганов, которые живут в сокровенном мире его лирики. «С большой

эпическою темой» чернь, взятую напрокат из «исторических трудов», еще можно

примирить.

В лирику «чернь» не вписывается.

Дело в том, что если в поэмах этот хаос производит впечатление непроясненное и

даже недодуманности, то в лирике он помогает создать ауру смерти-жизни, настолько

притягательную, что Есенин отказывается искать из этого состояния выход. Как

«эпик», он штудирует книги, старается быть на уровне; он и «Капитал» принимает по

странице в день (и жалуется в стихах на несъедобность); он и в «текущую политику»