Читать «Immoralist. Кризис полудня» онлайн - страница 2
Алмат Малатов
Цирра — последняя из рода моей покойной бабки, она — ее двоюродная сестра. Я у нее в гостях: отец привез меня, восьмилетнего, в Днепропетровск, показать этой старухе.
Мне обещали новую бабушку, но это совсем не бабушка. Я знаю, кто на самом деле эта высокая женщина с орлиным носом, белоснежными волосами и горящими глазами, настолько черными, что в них неразличим зрачок. Это Снежная Королева, у которой хрустят крахмалом и пахнут холодом простыни, все расставлено по своим местам, и которая курит у окна длинные дорогие сигареты, которая живет одна, и всегда жила одна, которой семьдесят лет.
У нее дома нельзя расставлять локти за обедом, нельзя чавкать, нельзя громко смеяться, а спорить с ней бесполезно — она умеет все, что ты скажешь, вывернуть так, что захочется заплакать от бессилия, но не заплачешь: выступающие слезы будут остановлены в глазницах этим насмешливым взглядом.
Она большой ученый, академик, говорит отец. Видимо, поэтому ее жизнь не похожа на нашу. У нас нет машины, а нее есть «Жигули», в которые она усаживает меня на второй день.
Она уверенно жмет на педаль, и везет меня смотреть на Днепр.
— Ты слушай, — красивой, как лапа хищной птицы, окольцованной сапфирами рукой Цирра переключает скорости. — Сейчас все равно ничего не поймешь, но, может быть, когда-нибудь вспомнишь.
Сгорбившись за рулем, Цирра разражается затяжным, лающим кашлем, и говорит. О том, почему пахнут смертью каштаны, о том, как тяжело дойти до середины, и как страшно понять, что пройдена точка возврата, как тяжело быть собой — ей, дочери религиозных родителей, карьера стоила разрыва с семьей.
— Когда долетишь до середины, не смотри вниз, — говорит она странное.
Сейчас я понимаю: она та самая редкая птица, долетевшая до середины Днепра, а редкие птицы не летают стаями. Только в одиночку. Через двадцать лет в семейных архивах я откопаю фотографию пронзительно красивой старухи на похоронах ее коллеги-ученого. Она сделает себе смертельную инъекцию на следующий день после этих похорон — вымыв полы, оставив открытой дверь, положив завещание на кухонный стол.
И когда я, уже тридцатилетний, съезжаю с моста, тонкие губы в розовой помаде шепчут мне из зеркала заднего вида: «Ты долетел».
В горле моем раскрываются стальные крылья Днепра, и я резко торможу, согнувшись в приступе мучительного, режущего кашля.
Я не умею рисовать. Кто-то танцевать не умеет, кто-то петь, а я вот — рисовать.
— Нарисуй кружочек, деточка, — ласково скалилась мне учительница рисования. — Нарисуй кружочек, тварь!
Кружочек у меня не получался. То, что выходило из-под карандаша, было похоже на огурец, ежика, лужицу — но не на кружочек. Кружочек не такой, кружочек — он круглый, это я и сам понимал. Вот только сделать ничего не мог — из-под карандашика лезли на свет огурцы, ежики, а то и жабы, раздавленные паровым катком.
В итоге по рисованию мне поставили «тройку». Но я не расстроился — неумение рисовать, как выяснилось, не означает неумения подделывать оценки в ведомости, а «тройка» так легко переправляется на «пятерку».
