Читать «Философия человека в творчестве Ф. Достоевского» онлайн - страница 415

му на свете, // Слава Высшему во мне!» (Там же). Он, наконец, осознает, что его «жажда жизни», его радость-сладострастие, неполноценна, не может его спасти, поскольку не соединена с «высшей» радостью, со способностью принять мир и всех людей в совершенстве и любви, что и означает веру в Бога, в Высшего — означает полное раскрытие Высшего в себе. Без всего этого его радость оказывается внутренне противоречивой: «Жизнь люблю, слишком уж жизнь полюбил, так слишком, что и мерзко» (Там же).

Осознавая глубокую неправильность и неправедность своей прошлой жизни, расставаясь с ней, вставая на новый путь, Дмитрий, как и другие герои романа, начинает новую жизнь с раскаяния: он просит прощения у Фени, служанки Грушеньки, за причиненную ей обиду. Однако в отличие от Зосимы, который после такого раскаяния и преображения становится человеком святой жизни, у Дмитрия впереди — только небытие: после утраты главной цели своей земной радости, Грушеньки, он может желать только уничтожения, и он готовится покончить с собой. Даже Бог, в которого верит Митя и которому он молится, полностью растворен в его любви и не мыслим без нее, без карамазовской любви. Об этом свидетельствует его странная молитва: «Господи, прими меня во всем моем беззаконии, но не суди меня. Пропусти мимо без суда твоего... Не суди, потому что я сам осудил себя; не суди, потому что люблю тебя, Господи! Мерзок сам, а люблю тебя: во ад пошлешь, и там любить буду и оттуда буду кричать, что люблю тебя во веки веков... Но дай и мне долюбить... здесь, теперь долюбить, всего пять часов до горячего луча твоего... Ибо люблю царицу души моей. Люблю и не могу не любить. Сам видишь меня всего!» (14, 372). Как и грешники, изображенные Данте в «Божественной комедии», Дмитрий не раскаивается в своей жизни и готов идти даже в ад, но сохранить свое отношение к жизни и свою вечную земную любовь. Он не только не хочет Божьего суда, но и осмеливается на то, чтобы просить Бога даровать еще время для его страсти, которую он ставит в один ряд со своей любовью к Богу.

Поступки и слова Дмитрия демонстрируют удивительное сочетание смирения и гордыни. Хотя его поездка в Мокрое, вслед за Грушенькой, имеет целью «устранить себя», «дать дорогу» другим, въезжая в село, он кричит ямщику: «...греми, Андрей, гони вскачь, звени, подкати с треском. Чтобы знали все, кто приехал! Я еду! Сам еду!» (Там же).

Только когда выяснилось, что Грушенькин офицер оказался «привидением», что вся прежняя любовь Грушеньки мгновенно исчезла при новой встрече, Дмитрий, поняв, что его жизнь продолжается, вспомнил о Григории, которому он проломил голову во время своего ночного приключения, и испытал нечто похожее на раскаяние. Впрочем, это было скорее не раскаяние, а сожаление о поступке, который может помешать счастливому продолжению его любви. И он снова молится Богу: «Боже, оживи поверженного у забора! Пронеси эту страшную чашу мимо меня! Ведь делал же ты чудеса, Господи, для таких же грешников, как и я!» (14,394). Повторение слов Иисуса, произнесенных в Гефсиманском саду (Мф. 14, 36), в этом контексте выглядит почти кощунством, однако позже эта тема, тема повторения голгофского пути Христа, получает важное развитие, именно через нее окончательно выявляется сущность Дмитрия и проясняется его будущее.