Читать «Философия человека в творчестве Ф. Достоевского» онлайн - страница 417
Unknown Author
Кульминацией этого нового мироощущения Дмитрия становится его новая «исповедь», которую он произносит перед Алешей: «Брат, я в себе в эти два последние месяца нового человека ощутил, воскрес во мне новый человек! Был заключен во мне, но никогда бы не явился, если бы не этот гром. Страшно! И что мне в том, что в рудниках буду двадцать лет молотком руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе, а другое мне страшно теперь: чтобы не отошел от меня воскресший человек! <...> Зачем мне тогда приснилось “дитё” в такую минуту? “Отчего бедно дитё?” Это пророчество мне было в ту минуту! За “дитё” и пойду. Потому что все за всех виноваты. За всех “дитё”, потому что есть малые дети и большие дети. Все — “дитё”. За всех и пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти. Я не убил отца, но мне надо пойти. Принимаю! <...> О, да, мы будем в цепях, и не будет воли, но тогда, в великом горе нашем, мы вновь воскреснем в радость, без которой человеку жить невозможно, а Богу быть, ибо Бог дает радость, это его привилегия,
великая... Господи, истай человек в молитве! Как я буду там под землей без Бога? Врет Ракитин: если Бога с земли изгонят, мы под землей его сретим! Каторжному без Бога быть невозможно, невозможнее даже, чем некаторжному! И тогда мы, подземные человеки, запоем из недр земли трагический гимн Богу, у которого радость! Да здравствует Бог и его радость! Люблю его!» (15,30-31).
В этой своего рода «молитве» Дмитрий, наконец, соединяет идею радости с идеей страдания за людей, причем теперь его радость — это не только «сладострастие», не только карамазовская страсть, но и любовь ко всем людям, стремление к совершенству, к воскрешению в совершенстве: «Можно найти и там, в рудниках, под землею, рядом с собой, в таком же каторжном и убийце человеческое сердце и сойтись с ним, потому что и там можно жить и любить, и страдать! Можно возродить и воскресить в этом каторжном человеке замершее сердце, можно ухаживать за ним годы и выбить наконец из вертепа на свет уже душу высокую, страдальческое сознание, возродить ангела, воскресить героя!» (15, 31). Чрезвычайно показательно, что и в этом случае — после того как «низшая» радость Дмитрия соединилась с «высшей» радостью, с тем самым религиозным ощущением божественного совершенства человека, о котором говорят главные герои-идеологи Достоевского, Кириллов и Иван Карамазов, — Бог, в которого незыблемо верит Дмитрий, вновь, как и в его более ранних рассуждениях (см. раздел 3), оказывается
