Читать «Голос и ничего больше» онлайн - страница 162

Однако правда всей истории, возможно, вовсе не заключается в наивности Одиссея: «Может быть, он, хотя человеческим умом этого не понять, действительно заметил, что сирены молчали, и только до некоторой степени корил их и богов за то мнимое пение». Изворотливый и хитроумный Одиссей, ловкий и коварный Одиссей — Гомер очень часто сопровождает его имя одним из этих эпитетов. Не проявил ли он крайнюю хитрость, претво-рясь наивным? Таким образом, во втором объяснении он выступает коварнее их, делая вид, что не слышит, что там действительно нечего слышать.

Они делали вид, словно поют, и он сделал вид, что не слышит их молчания.

Мы могли бы сказать, что его уловка имеет структуру самого известного еврейского анекдота, образец совершенства среди еврейских анекдотов: «Два еврея встречаются на галицийской станции в вагоне железной дороги. „Куда ты едешь?" — спрашивает один. „В Краков", — гласит ответ. — „Ну посуди сам, какой ты лгун, — вспылил первый, — когда ты говоришь, что ты едешь в Краков, то ты ведь хочешь, чтоб я подумал, что ты едешь в Лемберг. А теперь я знаю, что ты действительно едешь в Краков. Почему же ты лжешь?"»⁶ Так, продолжая, мы можем представить себе реакцию сирен: «Почему ты делаешь вид, что ты ничего не слышишь, тогда как ты действительно ничего не слышишь? Почему ты делаешь вид, что не слышишь, тогда как прекрасно знаешь, что нечего слышать? Ты притворяешься, чтобы мы подумали,

что ты ничего не слышишь, тогда как мы прекрасно знаем, что ты действительно ничего не слышишь». Еврейский анекдот — триумф Одиссея, ему удается ответить на притворство другим притворством. В анекдоте первый еврей, который просто-напросто говорит правду о том, куда направляется, является победителем, так как ему удается переложить бремя правды и лжи на другого, который может ответить лишь истерической вспышкой. Мы имеем дело с тем же колебанием, что и в нашей истории: тот, кто говорит правду, слишком наивен или слишком хитроумен? Тот же самый вопрос остается нерешенным в случае с поселянином, умирающим перед вратами закона. Стратегия Одиссея, возможно, не чужда стратегии поселянина: Одиссей отвечает притворством на другое притворство, человек из деревни противопоставляет отсрочке отсрочку, истощению — истощение, ему удается истощить истощение, положить конец отсрочке, закрыть ворота.

Это не работает с сиренами. Они, бесспорно, побеждены: «Им уже не хотелось соблазнять, им хотелось только как можно дольше ловить отблеск больших глаз Одиссея». Не были ли они вдруг охвачены страстным желанием по отношению к тому, кому удалось спастись? «Если бы у сирен было сознание, они были бы тогда уничтожены. А так они остались, только Одиссей ушел от них». У них нет сознания, они действуют без убеждения, это автоматы, они неодушевленные, это машины, имитирующие человеческое, киборги, и вот почему их поражение не может иметь никакого действия.

Одному удалось спастись, но это не может разрушить механизм.

Можем ли мы бороться с законом, притворяясь глухими по отношению к нему? Можем ли мы просто притвориться, что не слышим молчание? Это не просто стратегия, это не поддается человеческому пониманию, говорит Кафка, это непостижимо уму. Это требует высшего коварства, но без введения отмены закона. Одиссей был исключением, а все остальные представляют правило⁷.