Читать «Золотые миры (Избранное)» онлайн - страница 275

Когда, скользя, обхватит шею

Худая детская рука.

***

Я люблю заводные игрушки

И протяжное пенье волчка.

Пряди русых волос на подушке

И спокойный огонь камелька.

Я люблю в этом тихом покое,

После бешеной сутолки дня,

Свое сердце, совсем ледяное,

Хоть немножко согреть у огня.

Я люблю, когда лоб мой горячий

Тронет ласково чья-то ладонь.

А в углу — закатившийся мячик

И бесхвостый, облупленный конь.

Позабыв и тоску, и усталость,

Так легко обо всем говорить…

Это все, что мне в жизни осталось,

Все, что я научилась любить.

1934

Конечно, все детские праздники у нас справлялись очень торжественно и весело, особенно — рождественские. К елке готовились задолго, покупались игрушки, выбиралось дерево (обычно, на базаре у Нотр-Дам), клеились картонажи и, как всегда бывает в таких случаях, взрослые радовались не меньше детей.

Пока горят на елке свечи

И глазки детские горят,

Пока на сгорбленные плечи

Не давит тяжестью закат,

Пока обидой, злой и колкой,

Не лжет придушенная речь

И пахнет детством, пахнет елкой

И воском разноцветных свеч, —

Я забываю все волненья

И завтрашний, тяжелый день,

И от веселой детской лени

Впадаю в старческую лень.

Смотрю на детскую улыбку,

Склоняюсь к нежному плечу,

Не называю все ошибкой

И даже смерти не хочу.

29. ХII.1936

Ребенок рос сравнительно в нормальной обстановке, насколько ее можно было создать в нашем эмигрантском быту. Конечно, няньки у него не было, и в этом отношении он был всецело предоставлен матери и, разумеется, в известной степени бабушке, которая его любила какой-то «болезненной любовью». Над ним, конечно, как говорится, «дрожали», тем более что его не обходили различные болезни, доставляя всем нам мучительные огорчения. Приведу один эпизод во время болезни Игоря. В начале 1934 года он заболел гриппом. Давали ему какую-то микстуру, которую он пил, когда еще был совсем маленький. — «И вот, однажды вечером, — записывает Ирина в дневнике, — Юрий пошел за углем, я, укладывая Игоря спать, дала ему столовую ложку микстуры, он проглатывает, я кладу ложку на камин и вдруг вижу, что я ему дала не микстуру, а перекись водорода. В первый раз в жизни я обезумела, по моему виду Игорь понял, что что-то произошло.

— Мама, что случилось?

И я ему сказала. Стоит на кровати в длинной рубашонке, глаза испуганные.

— Мама! Я теперь умру?!

— Не знаю.

До какого нужно было дойти состояния, чтобы так ответить ребенку! Бросилась вниз к Липеровскому (доктор) — нет дома. У него жили Примаки. — «В чем дело? «И я сказала, и побежала наверх к моему перепуганному мальчику. Реву, конечно.

— Игорь, молись Богу!

Через минуту вбегает Владимир Степанович Примак.

— Говорил по телефону с Липеровским, еле застал его. Ничего страшного, дайте ему теплого чая, и очень сладкого, чашки четыре.

Пришла Нина Ивановна. Грела и студила чай. Игорь пил покорно чашку за чашкой. После третьей чашки его вырвало. Так все кончилось благополучно, только после этого он целые сутки непрерывно, не останавливаясь, кашлял — должно быть, было сильно обожжено горло…»

Когда подошли школьные годы Игоря, оказалось, что у него слабые легкие и прививки на туберкулез (Пирке) давали положительные реакции. Это заставляло помещать его в разные летние колонии (напр., Земгора) и даже впоследствии отправить на шесть месяцев в детскую санаторию в Андай, на границе Испании. Были использованы и заграничные возможности; он три раза был в санаторных условиях в Швейцарии. Все эти выезды Игоря из родного гнезда требовали от Ирины особенного напряжения энергии. И тут она была изумительной матерью. Начинались хлопоты, прежде всего — денежные. Их материальные ресурсы были настолько слабыми, что даже отправка Игоря в колонию за несколько километров от Парижа бывала затруднительна. Деньги приходилось доставать всячески, главным образом, в русских благотворительных учреждениях — беженских, литературных и проч. Устроивши денежный вопрос, она начинала собирать мальчишку в дорогу, шить костюмы, готовить белье. Она начинала готовиться к отъезду задолго до срока, ни одна мелочь не ускользала от ее внимания. Нечего говорить, какой теплотой звучат ее записи в дневнике о проводах маленького путешественника. Вот стихотворение, написанное после одних таких проводов, с эпиграфом из Лермонтова: «Стану думать, что скучаешь Ты в чужом краю…»