Читать «Лекции. Трактаты» онлайн - страница 267

 Между тем как философия подвизалась с толикими успехами на поприще физических исследований, гений ее нашел к проявлению сил своих новый орган в Пифагоре. Он вдохнул в него желание присоединить к умственным созерцаниям попечение о истинной деятельности, чем, с одной стороны, пополнен круг философии, бывший доселе как бы половинным, с другой — на-знаменован некоторым образом самый источник, который долго еще оставался нерасчищенным, но впоследствии долженствовал пролиять обильные струи истинного ведения. Идя наряду с продолжавшейся еще философией ионийской, философия Пифагорова отделялась от нее строгими своими обрядами и численной одеждой, но в существе своем обе философии имели довольно сходных качеств. Вообще можно сказать, что утонченный, и почти восторженный математикой, ум Пифагора обнимал в отвлечении, и следовательно в единице, то, что менее гибкие умы ионийцев представляли себе в нераздельности и, следовательно, во множественности. Во всей философии Пифагора видно некоторое борение гения с состоянием предмета, над которым он трудился; посему философию его можно сравнить с теми растениями, которые очень рано появляются на поверхности земной, оживляют надежду зрителя, но, будучи поражены хладом, увядают.

 Когда ни строгие обряды и благовидная наружность, ни точность поверки математической, не могли защитить философию, первые от внешних, а последние от внутренних неприятелей, она, будучи теснима в круге опытности, сделала тем удобнейший шаг в пространную область ума. Сие новое направление, принятое философией в школе Элеатов, показывает, что человек довольно уже отличил в себе существо духовное от телесного, ясно уразумел превосходство первого перед последним и, как бы обрадованный своим достоинством, старался все подвести под свой образ существования. Впрочем Элейские мудрецы, богатые почти до излишества остроумием, скудны были умом. Посему, оставляя собственную область без точного исследования, устремлялись, со всеми силами умственного оружия, на противолежащую область опытности, и в разорении чуждых кровов старались забыть собственную бескровность.

 Но раздраженный дух Эмпиризма, как бы в насмешку своему гонителю — идеализму, который казался уже торжествующим, вызвал из своего святилища себе защитников, и руками их воздвигнул из пылинок бесконечное множество миров и, что всего противнее идее, воцарил в них слепой случай. Таковая система была как бы случайной игрой гения философии, который при окончании первого поприща своего, хотел показать, что он столько уже приобрел силы и искусства, что в руках его ничтожные пылинки производят не только миры, но и самих богов.

 Но за таковую игру, в которой столь грубо было обижено чувство нравственное, философия должна была пройти некоторые, довольно строгие очищения. Явились люди, которые не только порицали ее в малоуспешное™ ее покушений, чего она с некоторой стороны и стоила, но и явно отвергали самую возможность успехов, требовали нагло, чтобы она сложила с себя, якобы неправедно ею присвоенное имя изыскательницы истины. Это были софисты. Нападения их были тем опаснее, что здание философии не имело прочного основания, посему легко могло поколебаться, и даже разрушиться. Впрочем бросаемые ими стрелы скоро встретили крепкий щит. Это был Сократ. Гений философии явился, в лице его, опытным старцем, который жезлом здравого смысла долженствовал укротить свирепое буйство юношей-софистов. Софистика есть тень истинной философии: она преследует, когда сия удаляется, и бежит, когда сия наступает. Посему-то одной иронии довольно было к рассеянию всех полчищ софистов.