Читать «Записка о древней и новой России» онлайн - страница 7

самовластие не предлагало столь жестоких искушений для народной

добродетели, для верности или повиновения; но сия добродетель

даже не усумнилась в выборе между гибелью и сопротивлением.

Злодеяние, в тайне умышленное, не открытое историей,

пресекло род Иоаннов: Годунов, татарин происхождением, Кромвель

умом, воцарился со всеми правами монарха законного и с тою же

системою единовластия неприкосновенного. Сей несчастный,

сраженный тенью убитого им царевича среди великих усилий

человеческой мудрости и в сиянии добродетелей наружных, погиб,

как жертва властолюбия неумеренного, беззаконного, в пример векам

и народам. Годунов, тревожимый совестью, хотел заглушить ее

священные укоризны действиями кротости и смягчал самодержавие в

руках своих: кровь не лилась на лобном месте — ссылка, заточение,

невольное пострижение в монахи были единственным наказанием бояр,

виновных или подозреваемых в злых умыслах. Но Годунов не имел

выгоды быть любимым, ни уважаемым, как прежние монархи

наследственные. Бояре, некогда стояв с ним на одной ступени, ему

завидовали; народ помнил его слугою придворным. Нравственное

могущество царское ослабело в сем избранном венценосце.

Немногие из государей бывали столь усердно приветствуемы 26

народом, как Лжедимитрий в день своего торжественного въезда в

Москву: рассказы о его мнимом, чудесном спасении, память ужасных

естественных бед Годунова времени, и надежда, что Небо, возвратив

престол Владимирову потомству, возвратит благоденствие России,

влекли сердца в сретение юному монарху, любимцу счастья.

Но Лжедимитрий был тайный католик, и нескромность его

обнаружила сию тайну. Он имел некоторые достоинства и добродушие,

но голову романтическую и на самом троне характер бродяги; любил

иноземцев до пристрастия и, не зная истории своих мнимых предков,

ведал малейшие обстоятельства жизни Генриха IV, короля

французского, им обожаемого. Наши монархические учреждения XV и

XVI века приняли иной образ: малочисленная Дума Боярская, служив

прежде единственно Царским советом, обратилась в шумный сонм ста

правителей, мирских и духовных, коим беспечный и ленивый Димитрий

вверил внутренние дела государственные, оставляя для себя внешнюю

политику; иногда являлся там и спорил с боярами к общему

удивлению: ибо россияне дотоле не знали, как подданный мог

торжественно противоречить монарху. Веселая обходительность его

вообще преступила границы благоразумия и той величественной

скромности, которая для самодержавцев гораздо нужнее, нежели для

монахов картезианских. Сего мало. Димитрий явно презирал русские

обычаи и веру: пировал, когда народ постился; забавлял свою

невесту пляскою скоморохов в монастыре Вознесенском; хотел

угощать бояр яствами, гнусными для их суеверия; окружил себя не

только иноземною стражею, но шайкою иезуитов, говорил о

соединении церквей и хвалил латинскую. Россияне перестали уважать