Читать «Вполголоса» онлайн - страница 33

Вот так бы, на коленях, поползла По выбоинам мостовой, по щебню Глухих дорог — куда? Бог весть, куда! В какой-нибудь дремучий скит забытый, Чтобы молить прощенья и защиты — И выплакать, и вымолить... Когда б Я знала, где они — заступники, Зосимы, И не угас ли свет неугасимый?..»

Светает. В сумерках оголены И так задумчивы дома. И скупо

Над крышами поблескивает купол И крест Неопалимой Купины...

И где-нибудь на западе, в Париже, в Турине, в Гамбурге — не все ль равно? Вот так же высунувшись в душное окно, Дыша такой же ядовитой жижей И силясь из последних сил вздохнуть, Стоит, и думает, и плачет кто-нибудь Не белый, и не красный, и не черный, Не гражданин, а просто человек, Как я, быть может, слишком непроворно И грустно доживающий свой век.

Февраль — март 1928

* * *

Трудно, трудно, брат, трехмерной тенью В тесноте влачить свою судьбу!

На Канатчиковой — переуплотненье, И на кладбище уж не в гробу, Не в просторных погребах-хоромах, — В жестяной кастрюльке прах хоронят.

Мир совсем не так уже обширен.

Поубавился и вширь, и ввысь...

Хочешь умереть? — Ступай за ширму И тихонько там развоплотись, Скромно, никого не беспокоя, Без истерик, — время не такое!

А умрешь, вокруг неукротимо

Вновь «младая будет жизнь играть»: День и ночь шуметь охрипший примус, Пьяный мать, рыгая, поминать...

Так-то! Был сосед за ширмой, был, да выбыл, Не убили — и за то спасибо!

Февраль 1929

* * *

Высокая волна тебя несет,

Как будто и не спишь, а снится...

И все — хрустальное и хрупкое... И все Струится.

О, как высок над головой зенит,

Как в дни блаженные, дни райские, дни оны, И воздух так прозрачен, что звенит Стеклянным звоном.

И в эти светы, отсветы, свеченья

И в эти звоны звуковых течений Ты проплываешь, обворожена, Сама уже — и свет — и звук — и тишина.

Март 1929

Песня

От больших обид — душу знобит, От большой тоски — песню пою. Всякая сосна — бору своему шумит, Ну, а я кому — весть подаю?

Знаю — не тебе, молодая поросль: Порознь взошли, да и жить нам порознь. Сверстники мои! Други! Перестарочки! И шумели б мы, и молчали б рядышком... Сколько же вас тут на корню повалено, Широко вокруг пролегла прогалина.

От больших обид — душу знобит, От большой тоски — песню пою. Всякая сосна — бору своему шумит, Ну, а я кому — весть подаю?

И апреля 1929

* * *

Марине Баранович

Ты молодая, длинноногая! С таким На диво слаженным, крылатым телом! Как трудно ты влачишь и неумело Свой дух, оторопелый от тоски!

О, мне знакома эта поступь духа Сквозь вихри ночи и провалы льдин, И этот голос, восходящий глухо Бог знает из каких глубин.

Я помню мрак таких же светлых глаз. Как при тебе, все голоса стихали, Когда она, безумствуя стихами, Своим беспамятством воспламеняла нас.

Как странно мне ее напоминаешь ты! Такая ж розоватость, золотистость, И перламутровость лица, и шелковистость, Такое же биенье теплоты.