Читать «Дневник читателя» онлайн - страница 83

Впрочем, сдается, что мы уж слишком «всемирны», то есть переимчивы чересчур, то есть как-то небрежно, неразборчиво открыты для проникновения в русский язык иноземных слов, чему – заметим – волшебно-вредительским образом способствуют наши склонение да спряжение, свободно переиначивающие латинизмы на самый кондовый российский лад. В этом смысле особенно отличились русаки XX столетия, которые начали с «оппортуниста», поскольку близкий по значению «халявщик» им, видимо, показался недостаточно терминологичным, и не слыханных прежде аббревиатур, вроде «главкосева», сиречь главнокомандующего Северным фронтом, продолжили нелепыми большевизмами и под занавес века до такой степени настойчиво баламутят родную речь, что это уже похоже на государственную измену. В другой раз, действительно, посидишь за телевизором с полчаса и придешь к такому удручающему заключению: классического русского языка больше не существует, его исподволь подменила подлинно что «смесь французского с нижегородским», ибо на каждое исконное наше слово приходится, по крайней мере, пяток чужих. Хотя телевизионная журналистика – подлый жанр, в том смысле этого древнего прилагательного, в каком его прежде относили к происхождению и манерам, культура, бытующая где-то между народными гуляньями, комиксами и справочниками для желающих похудеть.

Тем не менее очевидно, что процесс европеизации и опрощения русского языка – процесс, что называется, объективный, не зависящий от воли культурного меньшинства, как чередование дней недели. По-настоящему обидно, что эта чума не миновала нашу литературу, во всяком случае, единственного современного русского писателя с мировым именем отличает бесцветный слог, неуклюжие новации в области существительных и крупные стилистические просчеты; что же до злокачественных превращений общедоступной речи, то нужно надеяться: течение языка со временем исторгнет вовне все неорганичное, постороннее, как течение вод выбрасывает на берег различный сор. Ведь нынешняя эпоха языкотворчества во многом сродни задорной поре Петровской, когда голландские да немецкие понятия взяли верх над лексикой праотцов; «прешпекты», «гошпитали», «музик» – это все приладилось, прижилось, потому что до Петра у нас по городам существовали главным образом кривоколенные переулки, народ лечился домашним способом, то есть водкой, и музыку заменял колокольный звон, а многие десятки заморских слов пришлись не ко двору и вскорости позабылись, собственно, по той простой причине позабылись, что не было в них нужды. Следовательно, есть надежда, что мы и теперешнюю смуту переживем.

Другое дело, что не всегда поддаются уразумению те причины, которые влияют на самостроительство языка. Например, непонятно, отчего в упорядоченные эпохи русская речь хиреет, взять хотя бы семьдесят лет так называемого социалистического строительства, когда на Руси и окрест все жило в скрупулезном соответствии с канонами марксистско-ленинской теологии, а язык запаршивел до такой степени, что чуть ли не академической нормой стал «наплевизм», «пожрамши», «перековаться» и «пролеткульт». А то возьмем эпоху царя Тишайшего, когда держава раскололась на никонианцев и староверов, бандит Степан Разин полстраны взбунтовал и самого помазанника Божьего едва не прибили на Красной площади, меж тем именно в это время допетровский язык достиг своего расцвета, и протопоп Аввакум Петров явил первые образчики русской прозы. С другой стороны, самую богатую литературу дало сравнительно утешительное девятнадцатое столетие, а в первые пореволюционные годы, отмеченные голодом и разрухой, наша изящная словесность впала в больной социалистический реализм.