Читать «Рука птицелова» онлайн - страница 2

А если не они, а мы?

Я помню, как попали в руки

мне мемуары Шелленберга,

того, кто был в "Семнадцати мгновеньях"

у Штирлица начальником. Из них,

а позже и из прочих,

"Воспоминаний", скажем, графа Витте,

хрущевских мемуаров, я вдруг понял,

как власть убога. Сложные интриги,

коль и случаются, то гибнут непременно,

а так - все мыслится на расстоянье хода.

Кто просчитал на два и не ошибся - тот победил.

Случайность правит миром, рушит планы,

но стоит оглянуться - то, что прежде

мы понапрасну тщились предсказать,

предстанет очевидным. Выбор,

что гнул к земле и не давал вздохнуть 

лишь жалкой фикцией, подобием свободы.

Прошедшее свободы не имеет.

(Правда, историк ловкий стоит больше,

чем десять генералов, но об этом,

мы как-нибудь потом поговорим.)

Свобода видится нам в будущем, и это

нас заставляет строить планы, зная,

что им, почти наверняка, не суждено

исполниться. Что делать? Как и прежде

свой год я начинаю сентябрем.

(август - сентябрь)

II

Судьба - обманутая женщина,

не знающая, как прощать обманы.

Она хранит их в ящике стола,

и ближе к ночи, справившись с делами,

порывшись меж расписок долговых,

предсмертных писем, лживых обещаний

находит, достает, и, отряхнув

от пыли слов и тараканьих лапок,

внимательно рассматривает. Я,

когда приходит очередь моих

(Невинных, право же, не стоящих вниманья

такой серьезной, занятой особы,

ведь мелочи, ей-богу, пустяки), вдруг чувствую,

где б в это время ни был 

с друзьями водку пью или пытаюсь

склонить подружку наконец принять

такое пустяковое решенье,

или хочу, что, кстати говоря,

со мной теперь случается все реже,

найти сечение рассеянья,

так вот, что б я ни делал в ту минуту, это...

На редкость отвратительное чувство:

как будто приговор произнесен.

Клинок над головою занесен,

и не спастись... Нет, хуже,

много хуже:

все то же, но отсрочен приговор.

Был прав, печально прав старик Тарковский:

"Как сумасшедший с бритвою в руке".

Мы у судьбы что псы на поводке.

Я обманул ее. И мой обман

сошел за правду. Мне поверил

плешивый отставник в военкомате.

Он выдавал повестки на расчет

и горд был важностью работы,

порученной ему. Он исполнял

нехитрые свои телодвиженья,

так, словно дедушка его - испанский гранд,

а он назначен королем принять

ключи от павшей крепости и шпаги

плененных офицеров. Он царил

за небольшим облущенным столом,

где возлежали символами власти

гроссбух и папка, полная повесток.

К столу тянулась очередь, и я

пристроился в ее хвосте. Держава

решила, что Байкалову пора

расстаться с университетским третьим курсом

и славно послужить с ружжом в руках.

С державою не спорят. Я явился.

Топталась очередь, вздыхала и курила,

томилась ожиданьем, потихоньку

текла. И вместе с ней, переминаясь,

читая (сдуру? или с непривычки?)

насупленные хмурые призывы

быть бдительным, старательно хранить

военные секреты государства,

границу на замке и шиш в кармане,

которыми все стены заведения пестрели,

я двигался к столу. Оттуда доносилось:

"Фамилия" - невнятное ворчанье 

"Не слышу, громче" - рев осла весною,

учуявшего запах близкой самки 

плевок на пальцы - шумное листанье

страниц гроссбуха - "Распишитесь" 

"Дальше" - "Фамилия".