Читать «Самый красивый конь» онлайн - страница 6

Борис Алмазов

— Это почему же? — опять спросил Столбов.

— А потому, что они даже не ослы, а зайцы. Стихотворение-то без подписи. Кто писал — трус! Тут Столбов хотел было сказать: „Да вы что! Это я нарисовал и написал. И ничего тут такого нет, пошутить нельзя“. да только не успел. Васька Мослов вскочил и заорал:

— Это Пономарев нарисовал. Пономарев!

— Что же он, сам себе письма пишет? — сказал учитель. — Это письмо Пономареву адресовано.

— Это он для конспирации.

— Нелогично. Успокойся. — Борис Степанович заложил руки за спину и прошелся по классу.

— Меня сильно огорчает не то, что вы не умеете шутить, но что вы не умеете отличать остроумие от оскорбления. Как вы медленно взрослеете и как вы медленно умнеете!..

— А Пушкин тоже карикатуры рисовал, — сказал Столбов.

— Пушкин в вашем возрасте свободно владел французским языком, латынью, дружил с умнейшим человеком своего времени, с философом Чаадаевым… А вы, я вижу, живете со дня на день, не думаете ни о прошлом, ни о будущем. Посмотрите, большинство из вас ничем серьезно не интересуется… Даже гражданская жизнь, я не боюсь этого слова. гражданская жизнь вашего класса вас не интересует… Ну ладно! — Он устало потер лоб. — Уж коли зашла у нас сегодня речь о басне, нарушим программу и поговорим сегодня о баснях. Басни писать уметь надо, ибо басня подчиняется определенным законам… В Древней Греции жил старый и безобразный раб по имени Эзоп… В перемену Мослов подошел к Панаме и, показав кулак, сказал:

— Ты, Панама, у меня еще узнаешь, как карикатуры рисовать!

Глава четвертая. „ТАКИЕ, БРАТ, ДЕЛА…“

Панама потерял спортивные трусы. Ну как теперь на физкультуру пойдешь? Все трусы у Панамы для этого дела не годятся. Из старых он вырос, а те, которые постоянно носит, вообще показывать нельзя. Они — в маленький цветочек. Это у мамы была такая материя, она взяла и Панаме трусов нашила. Мыкается Панама по коридору. Все на физкультуру ушли. Как раз четвертый и пятый уроки физкультура. Мог бы Панама домой пойти, да там делать нечего. Все на работе. Шатается он по школе, боится на завуча нарваться. Вдруг из учительской вылетает Борис Степанович, какой-то встрепанный, и в класс. В классе сразу тихо. Он чего-то там поговорил, опять в учительскую побежал, ну в классе, конечно, сразу шум, даже кто-то кукарекать начал. А еще восьмой класс! Опять вылетает Борис Степанович.

— Ну что ты будешь делать, — говорит, — никак дозвониться не могу. Как провалился! — И вдруг видит Панаму. — Ты чего делаешь здесь? Панама объясняет: мол, так и так, трусов нет.

— Это очень кстати, то есть это скверно, конечно. И вообще, в этом месяце я второй раз вижу, как ты уроки прогуливаешь. Смотри, добром это не кончится.

— Ну я же не специально… — оправдывается Панама, а в восьмом классе орут — хором петь начали! А еще восьмой класс!

— Вот что, — говорит Борис Степанович, — выручить меня можешь?

— Безусловно, — отвечает Панама.

— Это, конечно, непедагогично… И вообще категорически запрещается учеников по своим делам посылать, да тут вопрос жизни и смерти. Такие, брат, дела… Вот тебе деньги, адрес, садись на такси. Если охрана пускать не будет, звони по такому телефону. И записку эту в собственные руки Петру Григорьевичу отдай. Понял? В собственные руки! На стоянке было несколько машин. Видно, стояли они давно: на них успел желтый лист нападать. В первой машине шофер читал книжку. Панама решительно открыл дверцу, сел рядом и протянул бумажку: